Вячеслав Софронов - Непоборимый Мирович

Вот и в Екатерине Алексеевне он отметил еще со времени самых первых встреч при дворе, куда она прибыла еще совершенно не знающей языка и обстановки в стране, но ставшей ее второй родиной, весьма интересные особенности. Первое, что его удивило в великой княгине, что она за весьма короткий срок выучила русский язык и довольно неплохо на нем изъяснялась.

Кроме того, она довольно быстро разобралась и сделала для себя выводы о тех, кто составлял ближайшее окружение государыни. И сделала это настолько верно и точно, как это делает хороший меховщик, вытягивая из груды меховых шкур первостатейные и самые ценные. Но при этом она умудрилась не дать и малейшего намека кому-то на свое расположение или антипатию. Это уже назвается врожденным свойством натуры, чему вряд ли у кого можно научиться или позаимствовать. С подобными свойствами рождаются, а воспитать их практически невозможно даже при самых благоприятных условиях.

Великая княжна попала в обстановку отнюдь не благоприятную, что в общем-то довольно редко случается с человеком, сменившим родину. После замужества она столкнулась прежде всего с тем, что все от нее чего-то ждут, не желая объяснить, чего именно. Одна лишь императрица на этот счет выразилась определенно, недвусмысленно потребовав: «Рожай!» Ей нужен был наследник. Все остальные напряженно следили за каждым ее шагом, поступком и произнесенным словом. В первые месяцы от сотен устремленных в ее сторону глаз она чуть не потеряла голову, не наделала глупостей заодно с разлюбезной мамашей, принявшейся строчить донесения прусскому королю, но потом… потом она решила, что называется, взять паузу.

Нет, она не заперлась в своих комнатах, перестав выходить в общество, а наоборот – сделалась такой, как все. Если двор устраивал маскарад, то в гуще масок громче всех смеялась и танцевала она. Если выезжали на охоту, то она была в числе прочих. На богомолье вместе с матушкой-императрицей? Само собой. Екатерина Алексеевна, одетая соответствующим образом, выезжала в общей процессии. Она до поры до времени перестала быть великой княжной, а попыталась перенять манеры у своих фрейлин и вести себя, как простушка, лишь вчера попавшая во дворец. И у нее это легко получилось. Придворный люд перестал сторониться ее и счел за свою ровню.

У всех дам случались интимные интрижки, а почему бы и ей не увлечь кого-то и не увлечься самой? Но на короткое время, чтобы опять же не выделяться и не дать повода для разговоров. И она добилась своего – пришло время, и о ней уже не говорили как о чужой, об иностранке, а следовательно, человеке опасном. Именно в тот период канцлер и выделил ее из числа остальных, легко вычислив причины, по которым великая княгиня смешалась с толпой и сделалась как бы незаметной.

Не таков был великий князь Петр Федорович, который, сам того не желая, стал предметом насмешек и пересудов всех, кто принимал участие в дворцовой жизни. По тому, как он ходил, выворачивая в стороны носки сапог, держал спину, расправлял свои узкие плечи, в нем без труда можно было определить военного человека, которого с детства готовили к службе в армии. Но если выправке он научился и даже за одно это мог свободно получить офицерский чин в гвардии, то о манере держать себя в обществе он не имел ни малейшего представления.

То, что он всем говорил «ты», прощалось ему как иностранцу и как великому князю, хотя тот же Петр Иванович Шувалов подобное тыканье переносил с огромным трудом, о чем знала и чем умело пользовалась императрица, желая иногда подчеркнуть свое расположение к нему или, наоборот, осадить и поставить на место. Но кроме своей беззастенчивой, какой-то детской дерзости, Петр Федорович обладал целым рядом особенностей, которые скорее настраивали против, а не приближали к нему людей.

Например, при разговоре он мог потянуть за эфес шпаги своего собеседника, если она ему чем-то понравилась; поинтересоваться, из какой материи камзол и дорого ли стоит; спросить, есть ли любовник у той или иной дамы, и, наконец, просто бросить даму во время танца и, не извинившись, убежать куда-то, увидев нужного ему человека. Он не понимал или не желал понять того, что пока оставался всего лишь великим князем. Пусть и великим, но князем, которых во всей России можно насчитать сотни. Он оставался наследником, однако управляла страной его тетка. И никто не пытался объяснить ему столь простой вещи, что государь и великий князь – это далеко не одно и то же.

Зато Петр Федорович обладал огромным и неисправимым упрямством. Если он что-то вбивал себе в голову, то спорить с ним было просто бесполезно. Так, когда у него в первые дни проживания в России пропали какие-то личные вещи (возможно, прислуга их просто выбросила), он решил, что все русские – воры, и не позволял входить в свою комнату в его отсутствие даже местному истопнику, а со временем заменил его на немца, ни слова не понимавшего по-русски.

Он считал себя гениальным полководцем, но совершенно путался не только в штабных картах, но и в ближайшем леске, куда выезжал на прогулки с неизменной охраной. Главной его чертой все считали необычную доброту и щедрость, за что те же слуги прощали ему многочисленные придирки. Судя по всему, не получив в детстве материнской любви, он не мог и не умел любить своих близких и жил не в реальном, а в придуманном им мире, не задумываясь о будущем. Такой правитель вряд ли смог бы полюбить страну, которой ему суждено было со временем править и принести ей счастье и благополучие. Но, как все это не кажется странным, наследник вызывал у Бестужева непреодолимое чувство теплоты своей романтичностью и безоглядной простотой в отношениях. Может быть, потому лишь, что сам канцлер подобных чувств не имел и испытывать их ему просто никогда не приходилось.

И это хорошо понимал Алексей Петрович Бестужев, когда выбирал, с кем из числа будущих наследников ему поддерживать дружественные и доверительные отношения. К тому же в определенный момент пора безликости у Екатерины Алексеевны закончилась. И первое, что она предприняла, это установила связь с английским посланником Чарльзом Генбюри Уильямсом. А это был шаг в сторону системы, которой всю жизнь придерживался российский канцлер. Через Уильямса при молодом дворе появился и Станислав Понятовский, что сразу выделило Екатерину Алексеевну из числа остальных. Но подобная ее смелость и решительность едва не привели к крупному скандалу и заставили говорить о ней весь петербургский свет.

Но вот пришло время, когда канцлер со свойственным ему беспредельным чутьем понял: он висит на волоске от снятия с должности и тучи вокруг него все более сгущаются. Ох, не выстоять ему против силы, скопившейся вокруг, не тот возраст, да и мир европейский ощутимо поменялся за какой-то десяток лет, и не стало в нем места выношенной и проверенной бестужевской системе, помогавшей ему ранее. Поэтому он вознамерился принять все меры, чтобы его предыдущие усилия не пропали даром, даже если на какое-то время и предстоит уйти с тех высот, которые он занимал последние годы.