Вячеслав Софронов - Непоборимый Мирович

– Нисколечко, – вспыхнул Мирович. – Вот только люди все кругом незнакомые, с кем заговорить, не знаю.

– То поправимо. Тут есть и те, кого мы с вами посещали не столь давно. Вы еще сердиться на меня изволили, мол, вожу вас словно шута какого на потеху. Али забыли уже?

– Ничего я не забыл, – огрызнулся Василий. – И что же я так вот подойду к ним и заявлю: «Здравствуйте, я у вас в гостях третьего дня был…» Тогда уж точно на смех поднимут.

– Да вы, как посмотрю, совершеннейший профан в светских делах, – негромко рассмеялся Кураев. – Все не так страшно, как вам кажется. Никому ничего напоминать не следует. Просто кивните тем, кто покажется вам знаком, а если и ошибетесь, то большого греха не будет. А если с вами заговорят, то поддерживайте разговор. Выберите себе даму, пригласите ее, когда начнутся танцы. Люди для того и собираются, чтобы поговорить, посудачить, завязать знакомства. Вам, боевому офицеру, совсем не к лицу теряться в подобной обстановке. Вон, гляньте, – указал он в сторону стоящих рядом с дамами офицеров в незнакомой Мировичу форме, – личная охрана его высочества, голштинцы. Они здесь в фаворе. Наследник им весьма благоволит. Советовал бы завязать знакомство с кем-то из них. Правда, они по-русски ни бельмеса не понимают, но вы-то, надеюсь, изъясняетесь на немецком наречии.

– Немного, – признался Мирович. – Вот латынь – дело другое.

– Не беда. Этому обучиться недолго. А вон Станислав Понятовский, – указал Кураев на статного белокурого красавца в расшитом серебряными нитями кафтане и шелковом камзоле. – Очень близкий человек к ее высочеству, – подчеркнул он последнюю фразу и выразительно сжал локоть Василия Яковлевича.

– А ее высочество тоже будут? – робко поинтересовался Мирович.

– Непременно. Вы будете иметь счастье видеть ее. А может быть, если выпадет случай, то вас ей представят.

– Меня? Ее высочеству?!

– Почему бы и нет? Тут все накоротке и особого труда не составит… А… – обернулся он вдруг к молодому человеку в лиловом кафтане, проходившему мимо, – Иван Перфильевич! Рад видеть, весьма рад, – и он чуть поклонился.

– И вы, Гаврила Андреевич, сегодня здесь, – остановился тот. – Никак не ожидал. С наступающим Рождеством вас!

– Взаимно, – поклонился Кураев. – Разрешите представить одного моего знакомца, – чуть подтолкнул он вперед Мировича. – Прямо из Курляндии, из действующей армии.

– Елагин…

– Мирович, – отрекомендовал он их друг другу.

– Весьма рад, – склонил перед ним свою крупную голову Елагин.

Василий меж тем пристально вглядывался в лицо своего нового знакомого и отметил крупный, выпуклый лоб, заостренный книзу мясистый нос и глубоко посаженные, слегка выпуклые глаза, смотревшие на собеседника внимательно и настороженно. Небольшой, но крепкий, резко очерченный подбородок выдавали в нем решительную и мужественную натуру. По-видимому, и Мирович заинтересовал чем-то Елагина, потому как тот счел нужным спросить его:

– Ранее мы не были знакомы?

– Как будто бы нет, – смутился Василий. – Может быть, когда учился в Шляхетском корпусе, а так уже с весны я постоянно при армии нахожусь.

– Вот оно что, – Елагин сделал вид, что ужасно изумился услышанному. – Прямо из армии в Петербург прибыли?

Мирович хоть и чувствовал таящийся за его вопросом подвох, но добродушно ответил:

– Да, прямо из армии. Мы сейчас под Нарвой стоим всем Обсервационным корпусом…

– Из-под Нарвы, говорите? – переспросил Елагин. – Из Обсервационного корпуса, значит? А вы знаете, как вас всех здесь называют? Нет? Так я скажу: вас тут зовут не иначе, как обсервантами! Не слышали еще? Непременно услышите, обещаю вам. Ладно, хоть так зовут, есть слова и пострашнее…

Мирович понял, что краснеет от услышанного, но не знал, что ответить, и потому стоял, насупясь, вынужденно слушая, что дальше скажет Елагин.

– Что же вы, вояки разэтакие, – ввернул тот крепкое словцо, – из Пруссии драпанули? Или Фридрих вас напугал до смерти?

– Ну, Иван, – Кураев мягко положил Елагину руку на плечо, – не нужно задирать моего друга. Ты бы лучше к Апраксину обратился…

– С того старика еще спросится, – стряхнул руку Гаврилы Андреевича со своего плеча Елагин. – Позор! Сплошной позор для нашего оружия! – раздраженно продолжил он. – Топать черт-те куда, чтобы потом на попятную повернуть!

– Что же вы сами не в армии? – наконец нашелся, что спросить у запальчивого собеседника, Мирович. – Показали бы, как нужно воевать.

– И показал бы! – продолжал горячиться Елагин. – Хотя я человек сугубо штатский, но если и генерал Фермор столь же постыдно себя поведет, то соберу десятка два добровольцев и заявимся к вам.

– Тогда Фридриху точно несдобровать, – засмеялся Кураев, желая разрядить обстановку. – Infandum renovare dolorem, то есть: не будем о печальном. Вроде бы так говорили жившие когда-то достойные римляне? – показал он свою осведомленность и знание языков. Потом без всякого перехода обратился к Елагину: – Расскажи лучше, как нынче обстоят дела с дамским обществом. Кто блистает при молодом дворе?

– Как будто сам не знаешь, – живо засмеялся Елагин. – Лизка Воронцова благодаря своим прелестям затмила всех. На нее сейчас самый спрос.

– А как же наследник? Не ревнует свою пассию?

– Наоборот! Горд от того, что все кавалеры считают своим долгом пригласить ее на контрданс или, того паче, на ригодон. Сам он, как известно, танцор неважный…

– Но зато как играет на флейте! – Кураев поспешил увести разговор из опасного русла, поскольку к ним начали прислушиваться, а, значит, кто-то обязательно доложит об услышанном самому наследнику.

– А как здоровье ее высочества?

– Насколько мне известно, у ее высочества преотличное здоровье, – неожиданно широко улыбнулся Елагин. – Да вот и она сама, можете полюбопытствовать.

Мирович заметил, что все тут же повернулись в ту сторону, куда указал Елагин. Из соседней комнаты в зал вошла молодая женщина чуть выше среднего роста в голубом атласном платье с уложенными на голове в высокую прическу чудного оттенка русыми волосами. Ее живые, чуть насмешливые глаза излучали удивительный свет, отчего Василия Яковлевича сразу потянуло к ней, захотелось, чтобы и она взглянула на него, одарила своей чарующей улыбкой.

– Это и есть великая княгиня? – почему-то шепотом спросил он у Кураева, который не скрыл свойственной ему иронии:

– Что, братец, уже готов?

– Почему готов? – не сразу понял Мирович.

– Попал в сети ее высочества. Ничего, не ты первый, не ты последний.

– Вовсе и нет, – вспыхнул, вновь покраснев, Мирович. – Просто интересуюсь, она ли это, не более того.

Про себя же он ответил, что великая княжна Екатерина чем-то напомнила ему Урсулу, о которой он вспоминал едва ли не каждый день. Но супруга наследника, при внешнем сходстве с девушкой из Курляндии, отличалась от нее манерой держаться, смотреть на окружающих, и главное, у нее была ослепительная улыбка, словно солнечный зайчик залетел с улицы и задержался на ее лице.