Вячеслав Софронов - Непоборимый Мирович

– И сразу обратно в армию? – многозначительно вскинула узкие брови Воронцова. – Или задержитесь на некоторое время?

Мирович уловил скрытый смысл вопроса и, чуть подумав, осторожно ответил, глядя прямо в черные глаза молодой графини:

– Все будет зависеть от обстоятельств: если начнется военная кампания, то меня сочтут дезертиром, не явись я в полк к назначенному сроку.

– В столице ходит много разговоров, что новый командующий армией, как его там… – совсем по-мужски щелкнула она пальцами.

– Фермор, – услужливо подсказал Елагин.

– Да, он самый, – продолжила Воронцова, – не хочет зарекомендовать себя таким же образом, как несчастный Степан Федорович Апраксин, и прямо-таки рвется в бой. Так что весьма скоро все ожидают выступления войск из Курляндии.

– Почему вы назвали Апраксина несчастным? – удивился Мирович. – Это недоразумение, что его взяли под арест, но все должно выясниться. Солдаты его любили, хотя… что о том вспоминать. А о Ферморе ничего сказать не могу, поскольку не имел чести служить под его началом. А где сейчас бывший наш главнокомандующий? Надеюсь, уже здесь, в столице?

– Так вы же ничего не знаете? – всплеснула руками Воронцова.

– Чего именно? – Василий внимательно всмотрелся в Воронцову, а потом перевел взгляд на Елагина, лицо которого слегка вытянулось, и он, сжав губы, чуть заметно кивнул как бы в подтверждение слов Екатерины Романовны.

– Не знаете, что Александр Шувалов собственной персоной на днях выехал в Нарву, чтобы допросить фельдмаршала?!

– Откуда мне о том знать? – неподдельное удивление отразилось на лице Василия Яковлевича. – Если так, дело принимает скверный оборот для нашего фельдмаршала…

– Надо полагать, – эхом откликнулся Елагин. – Следствие Тайной канцелярии редко добром заканчивается.

– Что же ставят в вину фельдмаршалу? Или это великая тайна, которую знать простым смертным не положено?

– Отчего же не положено? – со вздохом произнес Елагин, медленно прохаживаясь по комнате. – В каждой булочной и модном магазине только и разговоров, что о деле фельдмаршала. В вину ему ставят, будто бы он по тайному умыслу оставил прусские земли и отошел в Курляндию.

– В чем умысел? Надо было самого Шувалова направить с армией, чтобы он своими глазами видел, что творилось кругом: продовольствия не подвозят, обозы отстали, раненых и больных не знают, куда и с кем отправлять, на носу зима, а квартиры не подготовлены. Прикажете цыганским табором близ леса становиться, чтобы всем там померзнуть? А пруссаки у себя дома – у них все под боком, под рукой. Мой чин хоть не велик, но так разумею – верно фельдмаршал поступил, выведя армию из Пруссии. Там мы оказались бы в мышеловке, что на руку королю Фридриху. И товарищи мои по полку того же самого мнения. Спросили бы любого, и все бы так ответил: никак нельзя было на тот момент в Пруссии оставаться.

– То все ладно бы, – кивнул головой Елагин. – Да только подозрение и на великую княгиню пало.

– Какое подозрение? Она в чем же вдруг виновата?

– Приписывают ей, что насоветовала Степану Федоровичу произвести отвод армии из Пруссии, – доверительно сообщила Катенька Воронцова.

– Быть того не может, – хлопнул ладонью по краю кровати Мирович. – Ни за что не поверю! Кто такую небылицу выдумать мог?

– Могли, значит, – ответила Воронцова. – Люди и не на такое способны. Все про какие-то письма говорят.

– Что еще за письма?

– Будто бы Екатерина Алексеевна писала в лагерь к Степану Федоровичу по поручению короля Фридриха, – пояснила Воронцова.

– И разговор идет, что письма те нашли, – добавил Иван Перфильевич. – Теперь они у государыни. Так что не только фельдмаршал, но и великая княгиня оказалась под подозрением.

– Быть того не может, – вновь воскликнул Мирович, но уже не столь горячо. А, посмотрев на лица своих собеседников, убедился, что они имеют на этот счет свое мнение, не схожее с его мыслями.

– И это еще не все, – все так же меряя комнату шагами, продолжил Елагин. – Кому-то очень выгодно, чтобы пострадала не только великая княгиня, но и человек, который симпатизирует ей. А это означает тихий переворот на самом верху.

– О ком идет речь? – все более озадачивался услышанным Мирович.

– А сами не догадываетесь? – остановился напротив него Елагин и пристально взглянул в глаза.

– Честно признаюсь, нет. Мне ли разобраться во всех хитросплетениях, когда я всего лишь несколько дней как в Петербурге и тонкостей политических не разумею. Скажите, сделайте милость.

– Речь идет о канцлере Бестужеве.

– Да, да, – подхватила Катенька Воронцова. – Ни для кого не секрет, что он благоволит Екатерине Алексеевне, а это там, наверху, – указала она пальцем в потолок, будто бы незримый враг канцлера находился в этот момент как раз над ними, – многих не устраивает.

– Шуваловы? – догадался Мирович.

– Именно, – согласился Елагин. – Они и те, кто сам не прочь занять место близ великой княгини.

– Понятно, – у Василия словно завеса с глаз спала. – Но одного не пойму: почему тот же канцлер ищет расположения именно у великой княгини, а не у Петра Федоровича? Насколько понимаю, он со временем должен унаследовать престол.

Воронцова и Елагин переглянулись, и в комнате на какое-то мгновение воцарилось неловкое молчание, словно он задал не совсем приличный для их беседы вопрос. Наконец Елагин, криво усмехнувшись, ответил ему с интонацией, какой говорят с малым дитятей:

– Эк, вы, братец, недогадливы… Или у вас в армии все такие?

– Какие? – невпопад переспросил Мирович, чем рассмешил и Воронцову, и хозяина дома.

– Да вот такие, – продолжая улыбаться, развел руками Иван Перфильевич, – недогадливые, на шаг вперед ничего видеть не способные. А, может, оно и к лучшему, что ничего не знаете и знать не желаете.

– Нет, вы уж договаривайте, коль начали, – обиженно поджал губы Мирович. – Объясните мне, темному, чего я далее двух шагов разглядеть не могу.

– Вы русский человек? – задал неожиданный вопрос Иван Перфильевич и получил утвердительный ответ. Мирович хотел рассказать о происхождении своих предков, но в данном случае счел за лучшее промолчать. Тогда Елагин продолжил:

– Коль так, то, как всякий русский человек, должны понимать, что ожидает Россию после воцарения Петра Федоровича. Оно и сейчас всякому видно, как он все немецкие манеры и обычаи к себе в Ораниенбаум тащит, откуда только можно. Фридриха почитает как отца родного. Считает, что войну с ним зря затеяли. Это же черт знает что!

– Но и в наследнике течет русская кровь, – попытался было возразить ему Мирович. – Может быть, вы излишне строги к нему?

– Русская кровь нашего наследника погоды не делает. Душа у него все одно немецкой осталась. И это не только мои резоны, но и всех, кто имеет ясный ум и хоть немного думает о том, что случится с Россией через год, а то и раньше.