Герви Аллен - Антони Адверс, том 2

Антони часто гадал, чтобы с ними сталось, уйди капитан Джорхем в глухой запой еще до Гибралтарского пролива. Иногда по несколько дней не удавалось взять высоту солнца. Корабль несло на запад в пенной завесе под кровом быстро бегущих туч, которые временами провисали почти до мачт. Сквозь это буйство стихий капитан Элиша вел корабль, руководствуясь лишь счислением пути и моряцким чутьем. Путь ему указывали течения, приливы, даже цвет воды. Звезды проглядывали редко. Впередсмотрящие напряженно вглядывались, ища глазами землю.

Она нежданно-негаданно возникла на горизонте по правому борту. Как-то в полдень облачная завеса поредела, пробилось солнце. Ветер изорвал облака в клочья. Без всякого предупреждения, словно раздернули занавес, справа от корабля встал длинный строй увенчанных снежными шапками вершин. Дальше вглубь материка дикие горы Сьерра-Невады преградили дорогу ползущему с бурых равнин Гранады континентальному облачному фронту, и теперь он разбивался о них, клубился белой дымкой, вползал через перевалы, скатывался по западным склонам. Скольжение исполинских теней превращало длинное испанское побережье в адскую область, озаренную изнутри отблесками преисподних огней.

- Это мыс Гата, - сказал капитан Джорхем, указывая на берег и несколько белых домишек за яростной полосой прибоя, штурмующего маленькую каменную батарею. - И нам здорово повезло, если сподветру от него не стоит на якоре английский фрегат. - Он круто повернул "Вампаноаг" к югу. - Мы все-таки сильно взяли к северу. Алжир мы миновали, это точно, миль за двести, и еще тут есть одно гаденькое теченьице, оно выносит англичан аккурат к Маону. До Гибралтара отсюда идти день.

Он громко свистнул в два пальца.

- Дай Бог, чтоб ветер подержался. Мистер, знаете, что такое пройти пролив? Звучит просто, так ведь? Ну вот послушайте, сэр, в девяносто втором застрял я у Луфа в гостинице, в Гибралтаре, с пятью другими шкиперами, все больше англичанами. Сидим мы там шесть недель, а западный ветер все дует и дует. Надо вам сказать, что через пролив постоянно идет течение узлов пять-шесть, но когда долго дует западный ветер, начинается ужас что. Возникают водоверти, такие, что запросто заглатывают мелкие суденышки. Ну так вот, на седьмую неделю я говорю себе: "Элиша, у тебя штаны сзади обрастают ракушками", снимаюсь с якоря, и два дня меня мотает между Тарифой и Танжером, так что я уж думаю, износится баллер руля. При том я знаю, что пятеро шкиперов сидят в заведении О'Хары, потягивают винцо и хохочут до животиков. Воображаете? И вот, что-то происходит с течением, и к полудню я оказываюсь у Трафальгара. Это не все. Я беру груз в Кадисе и везу его в Лиссабон. Потом беру полный трюм вина и башмаков для гарнизона, и возвращаюсь с тем же западным ветром, а пять английских шкиперов все так сиднем сидят у Луфа. Я подхожу к окну, всовываю голову между гераней и говорю: "Офицер, подайте пенни на хлеб, офицер, подайте пенни на хлеб..." Ну, сэр, посуды в меня полетело, хватило бы обставить адмиральский камбуз. И это истинная правда, и это пролив. - Он еще раз заливисто свистнул, Коллинз хохотнул.

На следующее утро Калпе и Альба, два бессмертных столпа, возникли впереди, возвышаясь над остальными горами. Шторм выдохся, но белые барашки волн бежали в пролив. Бригантина прошла мимо британского военного корабля, который без стеньг, под одними нижними прямыми парусами враскачку полз к Гибралтару. Волны пробегали вдоль его бортов, то обнажая медную обшивку, то дохлестывая до третьего ряда пушечных портов, время от времени окатывая корабль пеной. "Вампаноаг" проскочил у него за кормой в узкий пролив, ограниченный с обеих сторон горами. Ветер был по-прежнему попутный.

Они ворвались в Атлантику, и тут же их нагнал дождевой шквал, последний отголосок стихающего шторма. Редкое собрание радуг возникло и растаяло над горами Танжера. Сухопутные птицы прилетали и садились на мачты. Чайки сварливо кричали вслед кораблю, пока не прилетел сокол и не разогнал их.

- Голондрина, сеньор, - сказал, обращаясь к Антони, матрос-испанец, поднимая с палубы усталую птицу и согревая в ладонях. - Из моей страны, вон оттуда. - У матроса было молодое, пылкое лицо, чуткие пальцы подрагивали над птицей. Антони пожалел его. Матрос, опершись о фальшборт, глядел на белые горные деревушки. Вдруг он указал на маяк в окружении красных черепичных крыш, апельсиновых деревьев и голых холмов. Он снял красную, обшитую бахромой шляпу, глаза его засверкали.

- Мой город! - вскричал он. - Тарифа. Пардон, сеньор. Ах, девушки моего города. Вот где истинная gracia. Вы не видели андалузских женщин? Нет? Значит, вы не видели настоящей красоты! - Он склонился над птицей. - Видите, головка у нее маленькая, но мудрая, сеньор. Ей хватит ума улететь домой. El saber nunca ocupa lugar [1] El saber nunca ocupa lugar — Знание не занимает места (исп.) .

Лети, голондрина, к маленькому домику у башни, - прошептал он. Дальше Антони не разобрал. Матрос улыбнулся и подбросил птицу в воздух. Она сделал круг и полетела к Испании.

- Последняя оконечность Европы! - вскричал матрос, простирая руки. - Мой город! Ты возвращаешься, ласточка, а я, я, Хуан Гарсиа, отправляюсь на Кубу, где нет graciosas . Аh, adios, hermosa, bendita sea la tierra que tu pisas [2] Аh, adios, hermosa, bendita sea la tierra que tu pisas — Прощай, красавица, благословенна земля, по которой ты ступаешь (исп.) .

- Здесь и впрямь очень красиво, - сказал Антони, глядя вслед улетающей птице. - Европа, древняя и величественная.

- Si, si, senor, si, si! - Лицо молодого матроса засияло.

- Отбой, луковица, - сверкнув голубыми глазами из-под насупленных бровей, прикрикнул от штурвала Коллинз.

Матрос помрачнел. Он с величественным видом повернулся к Антони.

- Senor mio, le beso a usted la mano; y si hay algo en que le peudo servir tiene usted - aqui! [3] Senor mio, le beso a usted la mano; y si hay algo en que le peudo servir tiene usted - aqui! — Господин мой, целую вашу руку; и если я могу чем-либо быть вам полезен, распоряжайтесь мной (исп.)

- Отставить! - прогремел Коллинз, но юноша прошел вперед, не обращая внимания на старшину.

- Не позволяйте им себя дурить, мистер Адверс, - предостерег Коллинз. - Я вам говорю. От этого отребья так разит чесноком, копченая селедка домой улетит, не то что птичка. За песо он вонзит вам кинжал в спину.

- Прекрасное утро, не правда ли, Коллинз? - сказал вдруг Антони, глядя Коллинзу прямо в глаза. - В такой день я горд быть старшим офицером на корабле. Слышали когда-нибудь такое, Коллинз?

Бичуя гневным словом день и ночь

Народы, власть и жалкий труд людей.

Это о вас, Коллинз?

- Не совсем в точку, не день и ночь, сэр. - Коллинз переложил за щеку табачную жвачку. - И уж конечно, не старшего офицера на корабле в такое прекрасное утро.