Валерий Поволяев - Король Красного острова

Он неверяще покачал головой, Устюжанинову, стоявшему рядом, почудилось, что он услышал шепот: «Не может этого быть».

На офицерском камзоле Беневского, на груди, неожиданно задымилась ткань, запахло горелым, в следующее мгновение пронзительный горьковатый дымок пропал, сквозь ткань проступила кровь.

Беневский пошатнулся, сгорбился, хотел было выпрямиться, но тело не слушалось его. Он перекосился одним плечом вниз, другим вверх, в горле у него что-то громко забулькало.

В следующее мгновение у Беневского начали прогибаться ноги, он отчаянно сопротивлялся наваливающейся на него слабости, это было видно по его лицу, но что-то в нем надломилось, оборвалось, он продолжал оседать, становясь все ниже и ниже ростом.

Казалось, что он уходит в землю, ищет в ней точку опоры, место для себя. Искаженное лицо его сделалось темным, на лбу выступил пот, зубы были крепко сжаты. Устюжанинов не понял, что случилось с Беневским. Подхватил его под руки, попытался помочь – бесполезно. Беневский продолжал уходить в землю.

Наконец он поднял голову, глаза его были наполнены болью, такого выражения во взгляде учителя Устюжанинов еще никогда не видел. И боль эта была не только чисто физическая, это была сложная боль. Боль неверия, сожаления, проклятия тому человеку, который убил его, сочувствия людям, живущим на Мадагаскаре и остающимся жить здесь без Беневского. Изо рта у него, из уголка, вытекла небольшая струйка крови.

Только сейчас Устюжанинов понял: произошло нечто страшное, то самое, во что он никогда не верил, что невозможно было уже поправить, закричал громко – от крика этого боль остро стиснула ему виски; Беневский смежил веки и уже больше не открыл их, осел еще сильнее и как Устюжанинов ни стремился удержать его, – все было тщетно.

Тонкая красная струйка, выплеснувшаяся изо рта Беневского, увеличилась, потекла споро… Устюжанинов испугался: ведь и он сам, и те, кто жил на Мадагаскаре, считали, что ампансакаб бессмертен, никогда не умрет. Неужели Беневский умрет?

Порыв ветра пронесся перед строем солдат-мальгашей, взбил несколько клубков песка.

– Учитель! – прокричал Устюжанинов отчаянно. – Помогите кто-нибудь!

Помогать было уже бесполезно – Беневский вздрогнул и затих, затем дрожь пробежала по его лицу, словно бы человек возвращался с того света на этот и почти достиг своей цели, но на самом финише уперся в невидимое препятствие и не одолел его… Лицо Беневского поспокойнело, окровавленные углы рта в горьком движении опустились вниз.

Все, умер человек… Учитель. Во рту Устюжанинова забились обжигающие слезы, слезы выкатились и из глаз, обварили щеки, побежали на шею, нырнули вниз, под воротник… Он закричал протестующе:

– Не-ет!

Слабенький хлопок, похожий на звук сломанной ветки, сопровождал полет пули, случайно попавшей в Беневского. Это был единственный выстрел, прозвучавший в том странном бою… И противостояние то было странным.

Больше на берегу бухты Антонжиль не прозвучало ни одного выстрела.

Стенка французов, еще несколько минут назад нерешительно топтавшаяся у кромки прибоя, зашевелилась возбужденно, огласилась криками и двинулась к крепости Августа.

По всем законам жанра Устюжанинов должен был быть захвачен в плен, но жизнь, как известно, законов жанра не признает, у нее свои законы.

Первым сообразил, что будет дальше, буканьер Пан Дидье: он – белый, французы тут же, прямо на этом берегу, предадут его суду и казни; три десятка его товарищей – тоже белые (правда, шесть человек из взвода буканьеров были такие черные, что кожа на лицах у них даже отливала синевой, но остальные были чистокровные белые), Устюжанинов – белый, никого из них французы не пощадят, всех вздернут на веревке либо расстреляют… Надо было уходить, без Беневского с отрядом Ларшера им не справиться. Дидье грубо толкнул Устюжанинова локтем в бок:

– Алексис, нам пора сматывать удочки.

Устюжанинов, оглушенный гибелью Беневского, со смятым расстроенным липом и влажными глазами, отрицательно помотал головой:

– Нет!

– Алексис, очнись! Нас через двадцать минут расстреляют без суда и следствия. Мальгашей оставят, в худшем случае продадут в рабы, а нас убьют. Если же дело дойдет до суда, то повесят при обильном стечении народа. Либо повысят наказание и четвертуют.

Наконец Устюжанинов понял, какая опасность нависла над ним, глянул на лежавшего не земле Беневского. Лицо у Устюжанинова дернулось.

– Учителя мы забираем с собою, – глухо произнес он.

– Унести мы его не сможем, нас догонят, – Дидье ухватил Устюжанинова за плечо, потащил с собою. – Не бойся, тело французы все равно отдадут и тогда мы похороним ампансакаба со всеми почестями, – вот и буканьер назвал Беневского ампансакабом. – Пошли, Алексис!

Устюжанинов положил на землю мушкет, опустился перед Беневским на колено и молча, не произнеся ни слова, поцеловал его в лоб. Краем сознания отметил, что убитый уже начал холодеть – лоб был стылый, влажный, будто тело Маурицы попало под секущий ветренный дождь, – нехорошо подивился этому.

– Алексис! – буканьер потряс его за плечо. – Уходить надо! Мы еще вернемся и похороним ампансакаба, как положено хоронить королей, – Дидье снова потряс его за плечо, с силой потряс, у Устюжанинова даже мотнулась на плечах голова.

– М-м-м! – немо выдавил из себя Устюжанинов, поднялся на ноги и, бросив прощальный взгляд на Беневского, издал сдавленный горловой звук. Устремился следом за буканьером.

Французы находились уже близко.

В цепи мальгашей образовалась брешь – взвод буканьеров покинул позицию, не покидать ее было просто нельзя, иначе бы солдаты Ларшера развесили бы буканьеров по ближайшим деревьям, как рождественские игрушки. Всякое сопротивление после гибели Беневского было бесполезно.

Дидье и Устюжанинов прошли крепость насквозь, войдя в нее через главные ворота и выйдя через задние, и вскоре догнали взвод, покинувший позицию. Дидье покрутил головой и проговорил горько и одновременно изумленно:

– Это надо же, один-единственный выстрел, а… и он решил все! А? Никогда не поверю, что это был случайный выстрел. – Жан вновь неверяще покрутил, потряс головой, стукнул по ней свободной от мушкета рукой, словно бы хотел вытряхнуть из черепа боль и вообще избавиться от всякой иной боли, застрявшей в его теле – пусть уходит в землю, в небо, в зелень травы и кустов. – Вот жизнь, – пробормотал он обреченно и умолк.

Действительно, все подчинено законам жизни, – даже смерть, – законы эти неписаные невозможно обойти, да и обходить их не стоит – себе может стать дороже. Многое в жизни происходит случайно, – как, например, сегодняшняя гибель Беневского. Но нет ничего более закономерного, чем эти случайности, и их надо учитывать во всяком деле.