Томас Рид - Жилище в пустыне [сборник]

Другие также безуспешно пытались сделать это, и Леон уже не сомневался, что они вернутся назад ни с чем, как вдруг заметил, что несколько штук их собралось вместе на одной ветке. Та, которая первая взлезла наверх, уцепилась хвостом за сук; другая забралась к первой на спину и, обхватив хвостом, в свою очередь, повисла головою вниз; третья обвилась вокруг предыдущей своим хвостом, и только четвертая могла дотянуться руками до плодов.

Работая передними лапами и зубами, маримонда обрывала кисти одну за другой, и они тяжело падали на землю. Стоявшие внизу под деревом, подхватывая их с радостным визгом, принялись уплетать персики за обе щеки, между тем как сидевшие наверху работали неустанно, зная, что им предстоит накормить еще очень многих. Поэтому они перескакивали с одной пальмы на другую, раскачивая руками и ногами цепь, звеньями которой они были.

Обобрав таким образом все, что было возможно, они сочли свои обязанности оконченными, и тогда последняя, – та, что рвала плоды, – снова вскарабкалась по спинам трех других на ветку и спустилась вниз, чтобы принять участие в общем пиршестве, а вслед за нею спрыгнули и остальные.

Гуапо, у которого при виде маримонд появилось желание поесть жаркого из обезьяны, конечно, не дал бы им полакомиться всласть, если бы дон Пабло, желавший посмотреть, чем кончится эта любопытная сцена, не удержал индейца. Как только все вдоволь нагляделись на это зрелище, Гуапо поднялся, схватив свой сарбакан. Леон, никогда не отстававший от него, последовал за ним.

Но так как место, где они находились, было совершенно открытое, обезьяны заметили их и всей стаей стремительно бросились в лес, скрывшись в густой листве деревьев и зарослях лиан, прежде чем индеец успел поднести ко рту свой сарбакан.

Тем не менее Гуапо кинулся за ними вслед и вскоре оказался в лесу, где на него посыпался целый град веток, кусков коры, объедков персиков и еще кое-что, не слишком благовонное, о чем мы предоставляем догадываться читателю.

Навряд ли вы в состоянии представить себе, до какой степени трудно преследовать стаю обезьян в лесу, где охотник на каждом шагу вынужден останавливаться из-за тесно переплетшихся растений, образующих непроходимую чащу, между тем как обезьяны беспрепятственно перебегают с дерева на дерево. Так было бы, вероятно, и с Гуапо, если бы он не заметил одну бедную маримонду, отставшую от других, которая, казалось, больше стремилась скрыться, чем убежать. Она забралась в густую листву и сидела там молча и неподвижно.

Гуапо была видна только незначительная часть ее тела, но больше ему и не нужно было; он немедленно поднес сарбакан ко рту, стрела промелькнула в воздухе, раздался жалобный крик, листья зашелестели от судорожных движений маримонды, и она испустила предсмертный стон, на который ответили, уже издалека, ее подруги; затем мертвое тело животного повисло на хвосте, сохранившем и после смерти обезьяны свою всегдашнюю цепкость.

Гуапо знал, что, если ему не удастся снять труп своей жертвы, маримонда провисит в том же положении до тех пор, пока не сгниет окончательно, если только какая-нибудь хищная птица или муравьи не съедят ее, прежде чем она успеет разложиться. Поэтому он взялся за топор, чтобы повалить дерево, так как не желал отказываться от добычи. Вдруг ему показалось, что другая обезьяна раздвигает ветви возле той, которую он убил. В самом деле, крошечное создание той же породы вынырнуло из листвы, спустилось по хвосту к телу мертвой маримонды, обвилось руками вокруг ее шеи и принялось стонать, проявляя признаки неутешного горя: маленькая обезьянка оплакивала свою мать.

Леона глубоко взволновала эта сцена, но индеец как ни в чем не бывало достал из колчана вторую стрелу, которую предназначал для осиротевшего детеныша, когда вдруг на верхней ветке появился самец, отец маленькой обезьянки; он услыхал предсмертный крик своей подруги, возвратился в одно мгновение, чутьем сообразив, что теперь остается спасать только малыша, схватил своим длинным хвостом обезьянку, вскинул ее себе на плечи и скрылся из вида, прежде чем Гуапо успел выпустить стрелу. Но индеец не желал отказываться от своего жаркого из обезьяны; взяв топор, он срубил дерево и, сняв с него маримонду, содрал с нее кожу, после чего обезьяна приобрела поразительное сходство с ребенком.

Оставалось только зажарить ее, и Гуапо решил приложить все свое старание, чтобы маримонда была приготовлена по всем правилам индейской кухни. Из ветвей пупуны, древесина которой почти огнеупорна, он соорудил нечто вроде подмостков, усадил на них обезьяну, сложил ей крестообразно руки, склонил голову маримонды на грудь и развел большой костер; вскоре дым густыми клубами окутал обезьяну со всех сторон, но это, по понятиям индейца, должно было только улучшить вкус жаркого.

Гуапо оставалось теперь только запастись терпением: чтобы блюдо было вполне готово, надо было дать мясу совершенно обуглиться и сделаться совершенно жестким и сухим, после чего оно могло бы сохраняться несколько месяцев, нисколько не портясь.

Белые, живущие в тех странах, также едят обезьян, и некоторые даже находят, что мясо это довольно вкусно; но они готовят его иным образом и предварительно отрубают голову и руки, чтобы уничтожить неприятное сходство с человеком.

Одни породы обезьян съедобны, другие довольно неприятны на вкус; есть и такие, к которым белые не пожелали бы притронуться, но индейцы не делают между ними никакой разницы и без разбора употребляют в пищу всех. Для них обезьянье мясо то же, что баранина для англичан, и из всех видов дичи на первом месте у них стоит обезьяна. Правда, не следует забывать, что там эти животные встречаются чаще, чем какие бы то ни было другие, и что, если бы не они, туземцам оставалось бы довольствоваться только рыбой и птицей.

Гуапо продолжал терпеливо возиться со своей маримондой; остальные же покончили с ужином и расположились в некотором отдалении от дымившего костра, с любопытством наблюдая различных птиц, находившихся на берегу.

Там были ярко-красные фламинго и несколько пород ибисов, тигровые журавли, названные так вследствие того, что оперение их напоминает шерсть ягуара.

На сухой ветке, выдававшейся над водой, расположился одинокий алкион 115, тут же крупная гарпия 116, орел-рыболов 117, так же как и его североамериканский сородич – белоголовый орел, носился над самой водой, выискивая добычу, между тем как мускусные утки 118огромными стаями летали над рекой.

Держась в стороне от прочих, подобно алкиону, сидела ракоедка 119, странная птица из породы цапель; клюв ее имеет вид двух лодок, обращенных друг к другу внутренней стороной; время от времени эта птица прыгала в воду, которая в этом месте была довольно мелка, и широкими челюстями то и дело выхватывала оттуда то рыбку, то рака, то лягушку.