Андрей Турбин - Авантюристы

— Кто еще здесь! — недовольно спросил Нарышкин, шаря вкруг себя ногой.

— Я это сударь, — послышался сдавленный голос Терентия.

— Ты что это, старый черт, удумал? — нагибаясь и трогая распростертое на земле тело, сказал Сергей. — Я уже все глаза проглядел, а ты под забором прохлаждаешься?

Руки его коснулись чего-то липкого.

— Что это у тебя, кровь!?

— Прибили меня, сударь! — простонал дядька. — Как есть прибили…

Сергей подхватил слугу на руки и понес в хату. Попавшаяся им на пути Катерина тихо взвизгнула:

— Ой, батюшки святы!

— Помоги, — бросил ей Сергей, занося Терентия в дом.

У дядьки оказалась довольно серьезная ножевая рана в боку. Все его тело было в синяках и кровоподтеках.

— Немного повыше полоснули бы, и прощай, раб божий! — констатировал Нарышкин, осматривая рану, которую осторожно перевязывала Катерина. — Кто тебя так, Терентий?

Сердобольный инженер принес особую целебную настойку. Жидкость, находящаяся в ней, по уверению Ланжерона, излечивала все виды ушибов, а кроме того, помогала при потливости ног и отлично выводила пятна.

Дядька сделал несколько больших глотков, закашлялся и принялся ловить ртом воздух. Сергей опасливо понюхал целебный раствор, удивленно поднял бровь, но попробовать не решился. Тем временем, дядьке стало заметно легче. Глаза его заблестели.

— Чтоб тебя! Чистый огонь! — выдавил он, обращаясь преимущественно к инженеру. — Дай только на ноги встать, лекарь, я тя еще не так изуважу!

Терентий откашлялся и, наконец пересилив себя, заговорил:

— А знаете, сударь, кого я нынче в порту видал?

— Кого же? — поинтересовался Нарышкин, пожимая плечами.

— Нашего знакомца, Льва Казимирыча Трещинского собственной персоной!

— Как! — Сергей округлил глаза. — Не может того быть!

— Истинный крест! — побожился Терентий. — И мамзель евойная с ним!

— Анастасия жива? — не мог поверить Нарышкин. — Но ведь она… они же оба утонули в той лодке на Волге!

— Стало быть, не утонули! — слегка задыхаясь, пробормотал дядька, смежил глаза и забылся сном.

На следующее утро Терентию полегчало, и он смог рассказать все обстоятельно.

По обыкновению, с утра он отправился потереться в порт и узнать, что в божьем мире делается. Там он побеседовал со знакомыми шкиперами, заглянул в судовую контору, покрутился на причалах, а затем стал коротать время, созерцая работы на судах. И тут внимание дядьки привлекла вставшая под погрузку яхта с названием «Калифорния».

— Леший знает, что я в ней такого углядел, — пожал плечами Терентий. — Но только больно уж хороша! Любо дорого глянуть! Оконечник вострый, как стрела. И весь наличный вид — прямо загляденье! Ну, думаю, за погляд денег не берут. Плюхнулся недалече на кнехт и сижу сиднем, навроде как болдыри на воде разглядываю. Сидел, сидел, да, видать, и заполудремался. Сморило меня. И туг, как линьком по спине, кто промеж лопаток стеганул. Открываю глаза и вижу — на сходнях стоит покойник наш во всей красе, живехонек, и мадам евойная рядышком! Стоят на солнышко жмурят да прямо мне в глаза скалятся!

Господи благосердный! Я аж подпрыгнул с этакого испугу. Чур меня, думаю, чур! А они — знай себе ухмыляются да пальчиком на меня тыкают — вот он, дескать, ату его! Глядь, а ко мне уж два облома с яхты направляются! Третий впоперек дороги стал. Я к складам рванул, да куда там! Обкружили! Спервоначалу-то я отбивался, а тут — хрясь, сзади чем-то треснули! Повалили и ну утюжить, да так, что только клубышком катался, увертывался. Изуважили до беспамятства …

Очнулся уже на яхте, как есть связанный по рукам и ногам. Прочухался малость, огляделся. Вижу — дверь приоткрыта, а наверху, на палубе, — голоса. Я уши-то и навострил! Слышу — навроде, как про меня разговор. Кто-то сипатый спрашивает: «Что, мол, с ним делать?», со мной то есть. А этот врагоугодник Трещинский отвечает: «А что делать, коли он уже богу душу отдамши? Перестарались, болваны! Надо было его попытать хорошенько, он бы нас на Нарышкина навел». На Вас то есть, сударь! «Теперь, говорит, делать нечего. Дождитесь темноты. Балласт ему к ногам и пущай бычков кормить отправляется!».

— Ну, думаю, рановато вы меня, господа, схоронили. Нет же, постойте, есена вошь, я еще побрыкаюсь!

Тут слышу — мамзель подошла и об Вас сударь разговор заводит.

— Про меня? — переспросил Сергей, покосившись на Катерину.

— Точно так, — закашлявшись, кивнул Терентий. — Спрашивает, что мол, теперь с господином Нарышкиным делать станем?

А этот гад ей и говорит: «Афиши с евойным портретом в порту и по городу уже расклеены, наводка в полицию дадена. На лапу кому следует тож сунули, ищут голубчиков! Как сыщут, упекут в кандалы всю кампанию. А пока суд да дело, мы уже в Истамбуле халву-пахвалу кушать будем».

«А ежели не сыщут? Ежели они морем в Туретчину рвануть удумают?», — это она, значит.

А он ей: «Пусть попробют. Полиция за шаландами приглядывает. Рыбаки предупреждению имеют. Сыщутся, голубчики! Чай, не иголка в сене! Одесса — город не великий!»

Эван, думаю, какой ход получается! Не след мне темноты дожидаться, а то и впрямь на тот свет вся недолга! Извернулся я кое-как, веревки ослабил, да и размотался весь. Дождался, покамест тихо стало, доковылял кое-как до трапа, выполз на палубу и бултых, будто куль дерьма за борт! А там уж, видать, Господь пособил! До времени я в порту за штабелями отлеживался, а уж по темноте до фатеры нашей добрался… Вот и весь мой рассказ.

— Он так и сказал: «будем в Истамбуле»? — переспросил Нарышкин.

— Так и сказал, — кивнул дядька.

— Стало быть, противостояние наше продолжается! — усмехнулся Сергей, поймав выразительный взгляд Заубера. — Получается, что Трещинский уверен, что мы тоже направляемся в Турцию?

— О да, — хмуро согласился Иоганн Карлович. — И это есть отшень плохо!

— Это есть хорошо, потому что у меня чешутся руки намять бока мерзавцу Левушке. Теперь, когда мы знаем, что он хочет завладеть реликвиями, мы обязаны опередить Трещинского.

— Если мы это не сделать, может случиться то, что нельзя поправлять! — вставил Заубер. — Мы должен действовать отшень бистро!

Моня не заставил себя долго ждать. Это был шумный, развязный, напористый еврейчик лет тридцати, со щегольскими усишками и кокетливо вьющимися пейсами, в длиннополом поношенном, но, как видно, сшитом на заказ сюртуке. Подвижными, маслянистыми, близко посаженными глазками он сразу с головы до пят огладил зардевшуюся Катерину, и это обстоятельство не понравилось Нарышкину.