Альфред Мейсон - Четыре пера

— Я рассказал вам всё. Видите, я жду трех случайных возможностей, и не все они могут представиться мне в Египте. Они могут вообще не представиться, и тогда я не вернусь. Или, может, мне придется ждать много лет. Поэтому я хотел, чтобы один человек знал всю правду на случай, если я не вернусь. Если вы когда-нибудь будете уверены, что я не вернусь, расскажите моему отцу.

— Я понимаю, — сказал Сатч.

— Но не рассказывайте ему всего — я имею в виду последнюю часть, об Этни и моем главном мотиве, не думаю, что он сможет понять. Во всех иных случаях храните молчание. Обещайте мне!

Лейтенант Сатч обещал, но с отсутствующим видом, и Фивершем принялся настаивать.

— Вы не скажете ни слова никому, будь то мужчина или женщина, как бы на вас не давили, за исключением моего отца и при обстоятельствах, которые я описал.

Лейтенант Сатч пообещал еще раз без малейших колебаний. Настойчивость Гарри была совершенно естественной, поскольку любое раскрытие его цели могло иметь вид глупого бахвальства, и Сатч не видел причин отказывать. Он дал обещание и связал себе руки. Мысли его были заняты ограничением, которое Гарри установил для генерала Фивершема. Даже если он умрет, не выполнив свою миссию, Сатч должен скрыть от отца лучшее, что было в сыне, по его собственной просьбе.

И самое грустное, думал Сатч, что сын прав. Отец не сможет понять. Лейтенант Сатч вернулся к истокам этой печальной истории: ранняя смерть матери, недостаток понимания у отца, и его собственное молчание в Крымскую ночь в Брод-плейс.

— Если бы только я заговорил, — печально сказал он, бросил остаток сигары в кофейную чашку и, вставая, потянулся за шляпой. — В жизни много необратимого, Гарри, — сказал Сатч, — но нельзя знать заранее, пока не попробуешь. Всегда стоит пробовать.

Следующим вечером Фивершем отправился в Кале. Ночь была такая же ненастная, как та, в которую Англию покидал Дюрранс, и Гарри тоже провожал друг: последнее, что он увидел, когда почтовый пароход отошел от причала, было лицо лейтенанта Сатча в свете газового фонаря. Лейтенант стоял там до тех пор, пока судно не скрылось в темноте и шум его лопастей стих.

Потом он захромал к себе в отель, с сожалением осознавая, что стареет. Он давно не испытывал сожаления по этому поводу, и чувство казалось ему весьма странным. Со времен Крыма он числился в списке отставников, как однажды сказал генералу Фивершему, и ждал старости, как доброго друга. Однако сегодня он молился, чтобы дожить до дня, когда сможет поприветствовать вернувшегося сына Мюриэль Грэм, восстановившего свою честь и искупившего вину.

— Никого, — сказал Дюрранс и закрепил ремешками полевой бинокль в кожаном чехле на боку.

— Никого, сэр, — согласился капитан Мазер.

— Выдвигаемся.

Разведчики отправились вперед, солдаты снова построились, замыкали процессию две семифунтовых горных пушки. Отряд Верблюжьего корпуса под командованием Дюрранса начал спуск с мрачного хребта Кхор-Гвоб в тридцати пяти милях к юго-западу от Суакина на плато Синкат. Это была последняя разведка боем перед уходом из восточного Судана.

Все утро верблюды неспешно взбирались по расщелине между красными отвесными скалами, а когда скалы отступили, началась каменная пустыня среди полуразрушенных красных гор. Монотонный пейзаж лишь изредка нарушали клочок травы или ободранная ветка мимозы. После этого скучного путешествия зеленые кусты Синката в долине внизу казались прекрасным парком, и солдаты сидели в седлах с куда большей живостью, чем обычно.

Они пересекали плато по диагонали по направлению к горам Эрковита: молчаливая группа на еще более тихой равнине. Было одиннадцать часов, и солнце поднялось в центр бесцветного безоблачного неба, тени верблюдов на песке стали короче, а сам песок блестел белым, будто на пляжах островов Силли. В то утро ветерок не шептал в густой листве, и тени ложились так четко и неподвижно, будто настоящие ветки разбросало по земле неведомым штормом. Слышалось только бряцание оружия, мягкая поступь верблюжьих ног, да иногда шум крыльев потревоженного кавалькадой голубя.

И все же на плато существовала жизнь, хоть и безмолвная. Время от времени, двигаясь среди зарослей по аккуратным, гладким, будто парковая дорожка, изгибам песка, они видели, как вдалеке срывается с места и убегает в сторону холмов стадо газелей. Казалось, будто бог создал эту землю лишь сегодня.

— Однако здесь проходили караваны на Эрковит и Кхор-Бараку. Тут суаки строили свои летние дома, — сказал вслух Дюрранс, отвечая собственным мыслям.

— И здесь бился и погиб Теуфик со своими четырьмя сотнями солдат, — сказал Мазер, указывая вперед.

Три часа войска шли через плато. Стоял май, и солнце жарило совершенно непереносимо. Они давно утратили живость, сонно покачивались в седлах и молились о приходе вечера и сиянии звезд. Три часа верблюды мерно переступали, кивая в такт головой, и вдруг в сотне ярдов впереди Дюрранс увидел разрушенную стену с бойницами, сквозь которые виднелось небо.

— Форт, — сказал он.

Три года прошло с тех пор, как Осман Дигна захватил и разрушил его, но все эти три года лишившиеся крыши руины выдерживали другую осаду, не менее настойчивую. Быстрорастущие деревья окружали форт и подбирались сзади, справа и слева так близко, что путешественник натыкался на него неожиданно, как Чайльд Роланд на Темную башню посреди равнины. Однако впереди песок до сих пор простирался до колодцев, где часовыми стояли три огромных сикомора с темными раскидистыми кронами.

Солдаты расседлали своих верблюдов и принялись готовить еду в тени с правой стороны форта, где заросли ровно окаймляли песок, будто берег реки. Дюрранс с капитаном Мазером обошли форт, и у южного конца Дюрранс остановился.

— Смотри, — сказал он.

— Какой-то араб разбивал здесь лагерь, — заметил Мазер. Под почерневшим камнем кучкой лежал пепел от костра.

— И недавно, — добавил Дюрранс.

Мазер пошел дальше, взобрался по паре щербатых ступеней к обвалившейся арке входа и вошел в коридоры и комнаты без крыши. Дюранс поворошил угли сапогом, один засветился красным. Дюрранс наступил на него, и в воздух поднялась струйка дыма.

— Совсем недавно, — сказал он сам себе и последовал за Мазером в форт. В углах глинобитных стен, из каждой щели, даже из самого пола прорастали молодые деревья. С тыла форт защищали крутой гласис [5] Гласис — пологая земляная насыпь перед наружным рвом крепости. Возводили с целью улучшения условий обстрела впереди лежащей местности, маскировки и защиты укрепления. и глубокий ров. Дюрранс уселся на парапет, размышляя о долгих месяцах, когда Теуфик ежедневно смотрел с этой самой точки на проход через холмы к Суакину, как и тот, другой генерал далеко на юге, пытаясь разглядеть блеск оружия подходящих подкреплений, но они так и не пришли. Мазер сидел рядом, но думал совсем о другом.