Альфред Мейсон - Четыре пера

— Гвардия уже на всех парах плывет сквозь коралловые рифы к Суэцу. Еще неделя, и настанет наш черед, — сказал он. — Ну что за забытая богом страна!

— Я сюда вернусь, — сказал Дюрранс.

— Зачем?

— Мне здесь нравится. Нравятся люди.

Мазер считал такое пристрастие непостижимым, но тем не менее он знал, что именно оно объясняет быстрое продвижение по службе и успехи его спутника. Сочувствие заменило Дюррансу выдающиеся способности, дало ему терпение и понимание, и за эти три года он обставил многих более ловких и компетентных военных за счет своего знания жестоко угнетаемых племен восточного Судана. Они нравились ему, он понимал их ненависть к турецкому правлению, их фанатизм, истинный и притворный, навязанный ордами Османа Дигны.

— Да, я вернусь, — сказал он, — через три месяца. Мы знаем — каждый англичанин в Египте знает, что это еще не конец. Я хочу быть здесь, когда мы снова примемся за работу. Ненавижу незаконченные дела.

Солнце безжалостно поджаривало плато, люди спали, растянувшись в тени, и полдень был такой же беззвучный, как утро. Дюрранс и Мазер некоторое время сидели, околдованные тишиной. Наконец, глаза Дюрранса обратились к амфитеатру холмов и утратили рассеянное выражение, сосредоточившись на зарослях позади гласиса. Он больше не вспоминал Теуфик-пашу и его героическую оборону и не рассуждал о работе, предстоящей в ближайшие годы. Не поворачивая головы, он увидел, что Мазер смотрит в том же направлении.

— О чем ты думаешь? — вдруг спросил он Мазера.

Мазер рассмеялся и задумчиво ответил:

— Обдумывал меню первого обеда, который состоится, когда я доберусь до Лондона. Я буду обедать один, думаю, совсем один, и в Эпито. Он начнется с арбуза. А ты?

— Я размышлял, почему голуби, уже привыкшие к нашему присутствию, кружат над одним деревом. Не показывай, пожалуйста! Я говорю о дереве за канавой, справа от двух маленьких кустов.

Повсюду вокруг них голуби спокойно сидели на ветках, словно диковинные лиловые фрукты на фоне листвы. И лишь над одним деревом кружили с испуганными криками.

— Мы вытащим того, кто там прячется, — сказал Дюрранс. — Бери дюжину людей и тихо окружай его.

Сам он остался на гласисе, наблюдая за деревом и густым кустарником. Шестеро солдат крались вокруг зарослей слева, еще шесть — справа. Но не успели они замкнуть кольцо, как ветки яростно заколыхались, и араб c валиком из намотанного вокруг талии желтоватого даммара [6] Даммар — смола, обильно выделяемая некоторыми деревьями на Малайском архипелаге и в южной части Индии. Даммар встречается в Юго-Восточной Азии; название по-малайски означает смола или факел. , вооруженный копьем и щитом из шкуры, бросился из своего укрытия на открытый участок. Он пробежал всего несколько метров, когда Мазер отдал своим людям короткий приказ, и араб будто понял его, остановился раньше, чем ружья успели вскинуть на плечо, и спокойно вернулся к Мазеру. Его привели на гласис, и он стоял перед Дюррансом без всякого вызова или заискивания.

Он объяснил по-арабски, что идет в Суакин, зовут его Абу Фатма, он из племени каббабидов и дружественно относится к англичанам.

— Зачем ты прятался? — спросил Дюрранс.

— Так безопаснее. Я знал, что вы друзья, но вы, джентльмены, знали, что я ваш друг?

— Ты говоришь по-английски, — быстро произнес Дюрранс и перешел на английский.

Ответ последовал без колебаний.

— Я знаю несколько слов.

— Где ты их выучил?

— В Хартуме.

Они остались с Дюррансом вдвоем и проговорили почти целый час. Затем араба видели спускающимся с гласиса, пересекающим ров и удаляющимся в сторону холмов. Дюрранс отдал приказ продолжить движение.

Запасы воды были пополнены, люди седлали своих верблюдов под привычные стоны и ворчание. Отряд направился к северо-западу от Синката, под острым углом к утреннему маршу, и обогнул холмы напротив прохода, по которому они спустились. Кустарник стал реже, они вошли в черное царство камней, скудно украшенное желтыми мимозами.

Дюрранс подозвал Мазера.

— Этот араб рассказал мне престранную историю. Он был слугой у Гордона в Хартуме. В начале 1884-го, то есть полтора года назад, Гордон поручил ему доставить письмо в Бербер, откуда его содержимое следовало телеграфом передать в Каир. Но Бербер пал как раз перед тем, как гонец туда прибыл. На следующий день его схватили и бросили в тюрьму, но он успел спрятать письмо в стене дома, и, насколько ему известно, его так и не нашли.

— Иначе его бы допросили, — вставил Мазер.

— Именно, а его не допрашивали. Три недели назад, ночью, он сбежал из Бербера. Любопытная история, а?

— А письмо все еще остается в стене? Странно. Возможно, этот человек лгал.

— У него был след от цепи на щиколотках, — сказал Дюрранс.

Кавалькада свернула налево, к холмам на северной стороне плато, и снова начала взбираться по сланцам вверх.

— Письмо Гордона, — задумчиво протянул Дюрранс, — возможно, написанное на крыше его дворца, рядом с его огромным телескопом... пара нацарапанных в спешке предложений, не отрывая глаз от окуляра, обшаривающего верхушки пальм в поисках пароходного дыма. И оно проделало такой путь по Нилу, чтобы оказаться погребенным в глинобитной стене Бербера. Да, любопытно.

И он повернулся лицом к заходящему солнцу. Прямо на глазах оно погружалось все глубже в холмы, небо быстро темнело, становясь фиолетовым, а на западе пламенело всеми цветами радуги. Затем краски потеряли яркость и смешались в один оттенок розового, который, ненадолго задержавшись, также побледнел, оставив небо чистейше изумрудным, пронизанным светом из-за края мира.

— Если бы только нам позволили в прошлом году пойти на запад, к Нилу, — с некоторой горячностью сказал он. — До того, как пал Хартум и сдался Бербер. Но этого не случилось.

Дюрранс думал вовсе не о волшебстве заката. Рассказ о письме затронул струны благоговения в его душе. Он был поглощен историей этого великого, честного и несговорчивого солдата, одинокого человека, который, несмотря на интриги и презрение сильных мира сего, непоколебимо исполнял свой долг, зная, что стоит ему отвернуться, и все тут же будет разрушено.

Потемки окутали войска, верблюды ускорили шаг, и из каждого клочка травы доносился свист цикад. Отряд спустился к колодцу Дисибила. Той ночью Дюрранс еще долго не спал, раскинувшись под звездами на своем лежаке. Он забыл про письмо в глинобитной стене. В южном направлении на небе косо висело созвездие Южного Креста, а над ним мерцал изгиб Большой Медведицы.

Через неделю он отплывал в Англию. Он лежал без сна и считал, сколько лет прошло с тех пор, как от дуврской пристани отчалил пароход. Кассасин, Тель-эль-Кебир, бросок вдоль Красного моря, Токар, Тамай, Таманиб — его разум наполнился этими воспоминаниями. Даже теперь он с содроганием вспоминал, как воины племени хадендова ломились сквозь заребу [7] Зареба — живая изгородь в Судане. в шести милях от Суакина и закалывали людей Макнила, как отчаянно отбивался Беркширский полк, стойкость морских пехотинцев и бег сломленных войск. То были хорошие, щедрые годы, когда он успел продвинуться по службе до подполковника.