Юдифь Готье - Завоевание рая

Ла Бурдоннэ слушал с величайшим вниманием, и легкое дрожание нижней губы выдавало его страх. Но, когда он увидел, что все эти декреты исходили из Пондишери, а не из Франции, он совершенно ободрился и даже рассмеялся самоуверенно.

— Так вы воображаете, что я приму ваши приказания и подчинюсь им? — вскричал он. — Знайте же, что в Индии я не признаю ничьей власти. Я держусь моего указа и распоряжений министра, которые предоставляют мне полную свободу действий.

— Вы заставляете нас еще раз повторить вам, что всякое завоеванное место подчиняется власти генерал-губернатора. Вы, который состоите также губернатором французской колонии, должны это знать лучше всякого другого.

Адмирал не знал, что ответить, и, чтобы выйти из затруднительного положения, снова поддался порыву гнева, который был далеко не искренен. Среди строгого молчания собрания снова раздались грубые оскорбления и простонародная брань. Ла Бурдоннэ воспламенялся все более и более, и его лицо сделалось красным.

— А, так вы хотите войны! — вскричал он наконец. — Вы пришли меня оскорблять; вы делаете мне вызов, оспаривая мою власть. Хорошо: пусть будет война! Будем сражаться. Посмотрим, чья возьмет.

По временам его речь путалась, потому что зубы его были расшатаны скорбутом, который он схватил во время своих геройских плаваний.

Вдруг он выхватил саблю и воскликнул:

— Ко мне, мои офицеры!

И, обратясь к депутатам, сказал:

— Становитесь вы со своими, господа, по одну сторону, а я со своими стану по другую. Сюда, мои офицеры, сюда!

В собрании поднялся ропот негодования. Ла Бурдоннэ понял, что зашел слишком далеко. На миг у него закружилась голова. Ему представилось видение — Бастилия и тот эшафот, о котором он только что говорил, сам не веря этому. Но он скоро овладел собой: его ум, изобретательный на хитрости, еще не истощился.

— Господа, — сказал он, — дайте мне несколько минут: я соберу свой военный совет и спрошу его мнения. Я обещаю вам подчиниться ему.

Депутаты хранили молчание, которое ла Бурдоннэ принял за знак согласия. Он вышел в соседнюю комнату.

Через несколько минут он вернулся с бумагой в руках, которую и вручил секретарю. Тот прочел:

Г. де ла Бурдоннэ в собрании военного совета:

«Милостивые государи! Вы слышали возражение верховного совета в Пондишери и сделанное им предложение изменить слову, которое я дал господам англичанам; поэтому я собрал вас, чтобы узнать от вас, господа, должен ли я, согласившись на капитуляцию и приняв соответственные условия, сдержать честное слово, независимо от того, правильно я поступил или нет?»

Ответ совета:

«Мы все согласны, что г. де ла Бурдоннэ должен сдержать слово, данное им господам англичанам».

«Составлен на собрании военного совета, состоявшегося 2 октября 1746 года».

Следовали тридцать три подписи членов совета.

Но д’Эспремениль с нетерпением прервал перечень имен.

— Разве ваш военный совет может быть судьей между королем, его властью и вами? К тому же вы ввели его в заблуждение тем способом, каким поставили вопрос. Спросите у храбрых офицеров, нужно ли держать честное слово, хотя бы оно было дано врагам, и они ответят не колеблясь: да, нужно. Но попробуйте поставить вопрос как следует. Скажите им: «Я распоряжаюсь Мадрасом; его участь можно решить тремя способами — захватить город, срыть его или взять выкуп. Верховный совет Пондишери, комендант Коромандельского берега, вся нация просят меня захватить его; я один считаю более подходящим взять с него выкуп. Что вы посоветуете мне?» В ответе ваших офицеров не может быть сомнения.

— Я буду держаться того, который они подписали, — отвечал спокойно ла Бурдоннэ.

— Прекратим эту тяжелую сцену, — сказал Бюри, удерживая знаком д’Эспремениля. — Ничто не победит упрямства этого господина. Нам остается приказать офицерам и войскам этого гарнизона не очищать города Мадраса и не садиться на суда, покуда их не принудят к тому силой оружия. А теперь, господа, удалимся.

Бюри поклонился и вышел в сопровождении всех депутатов.

Очутившись на улице, д’Эспремениль схватил руки генерал-майора и сказал:

— Умоляю вас еще раз, дорогой друг, не теряйте ни минуты; прикажите арестовать этого изменника, если не хотите, чтобы через час мы все стали его пленниками.

Но Бюри колебался:

— Подобные меры немыслимы между французами.

— Ну, так, до свидания, господа, счастливо оставаться! — вскричал д’Эспремениль. — Вы вспомните о моем предсказании, когда будете сидеть под замком. Что касается меня, то я не охотник до плена и удираю.

Он пустился бежать со всех ног и скрылся из виду.

— Он прав, убежим скорее! — сказал Кержан Бюсси. — Я тоже не желаю попасться в клетку.

Действительно, через четверть часа Бюри и депутаты, не поторопившиеся скрыться, были арестованы по приказанию ла Бурдоннэ.

Пение неслось с пустынной площади, накаленной полуденным солнцем.

Это были томительные часы отдыха. На всех окнах были спущены занавески; город был погружен в дремотную тишину: и из-за вала Мадраса искрилось безмятежно-спокойное море.

Бюсси лежал на тростниковой кушетке в своей комнате, погруженной в полумрак благодаря темным занавескам. Сон бежал от его глаз. Ему казалось, что в его кровати горит огонь, несмотря на то, что он был едва покрыт легкой одеждой из тонкого полотна, а воздух освежался быстрым движением панки.

Дело в том, что к зною воздуха примешивался жар лихорадки, которая превращала укрепляющий отдых в болезненное возбуждение. Молодой человек заметил с досадой, что опять вспомнил об этой индуске, ради которой он мог так глупо умереть, тогда как она даже не осведомилась о его имени; и что несмотря на твердое решение забыть ее, он думал о ней во сне и наяву.

События, которые сначала резко оторвали его от его мыслей, повергали его теперь в роковую праздность, всецело наполненную этими мучительными грезами.

— Почему она поступила со мной, как с врагом? — спрашивал он себя сто раз. — Ах, эта тайна, о которой говорил брамин! Знать ее — вот все, чего я желаю. Тогда я забуду этот сон, или, вернее, этот кошмар.

И он с тоской начал ворочаться на своем длинном скрипучем стуле, между тем как из соседней комнаты доносилось легкое храпение мирно спавшего Кержана.