Юдифь Готье - Завоевание рая

— Вот забавно: повар, спасшийся в суповом котле! — сказал Дюплэ. — Тем не менее это не первый случай: я слышал что-то в этом роде о матросе с «Венеры». Пришлите мне тех тридцать матросов: я их очень хорошо приму.

— Они там, на площади, перед дворцом.

— Вот это великолепно! Благодарю: вижу, сударь, что вы умеете быстро и ловко действовать.

Дюплэ позвонил и приказал отвести этих людей в обмундировочную.

В эту минуту два пажа, в красивых ливреях, расшитых золотом, открыли двери и молча стали по обе стороны их.

— Господа, — сказал губернатор. — Моя жена ждет нас.

Он вошел первым, а за ним последовали Бюсси и другие офицеры. Комната, куда они вошли, поразила их неожиданным зрелищем. После покинутой ими вполне французской гостиной, перед ними предстал восточный покой, с мраморным бассейном посреди, в котором бил фонтан. Персидский фаянс редкой красоты покрывал стены и пол, местами устланный коврами и подушками. Потолок представлял голубой свод с золотыми звездами, вокруг которого окна с резными рамами пропускали мягкий дневной свет.

Бегума полулежала на диване, в углублении, отделанном золотой мозаикой и роскошно драпированном. Она курила «гуку», как женщины гарема; и одета она была так же, как они. У ее ног сидела Шоншон с Луизой де Кержан.

— Вчера вы видели маркизу, — сказал Дюплэ маркизу Бюсси, — сегодня перед вами султанша.

Пол комнаты представлял неровности, что давало повод к очень красивому убранству колонками, балюстрадами, лесенками, которые вели к мягким диванам, скрывавшимся в углублениях.

Губернатор сел на площадку подле своей жены; другие же, поздоровавшись с бегумой, разместились, где кому вздумалось. Слуги закуривали гуки и предлагали желающим.

Но капитана Бюсси г-жа Дюплэ удерживала подле себя.

— Не хотите ли быть моим секретарем на нынешний день? — спросила она его. — Хаджи Абд Аллах, знающий по крайней мере десять языков, сказался больным.

— Буду ли я достоин чести, которую вы мне оказываете, сударыня? Я не знаю столько языков.

— Вы знаете по-тамильски: это все, что нужно, так как мы только двое говорим по-тамильски. Таким образом, мы с вами можем разговаривать о чем угодно, — сказала она, смеясь.

— Остерегайтесь девицы Шоншон! — сказал Дюплэ. — Она немного понимает по-тамильски.

— Она хвастается, ленивица, и едва знает несколько слов.

— Я умею говорить: «Мама, как я тебя люблю, и как ты прекрасна»! — сказала Шоншон по-тамильски.

Бегума послала ей воздушный поцелуй.

Вошел морской офицер с депешами.

— Из Мадраса! Наконец-то! — воскликнул Дюплэ.

Губернатор поспешно вскрыл письма и прочел сначала про себя, среди глубокого молчания.

— Это от д’Эспремениля, — сказал он вскоре. — Вот что он мне пишет, господа: «Марфиз-Хан, старший сын набоба Аллаха-Верди, находится во главе неприятельской армии. Он стоит лагерем на берегах Монтарона и, кажется, хочет ограничиться неопасной блокадой, так как мы сохраняем сообщение с вами и с суши, и с моря. Мы не открыли ни малейшего признака осадных работ. Мы видели только бесчисленное множество всадников, палаток, которые белеют под бананами и кокосовыми пальмами, и несколько часовых, неподвижно сидящих на корточках. Мы настороже. Настроение гарнизона превосходно».

— В этом бездействии должна скрываться какая-нибудь ловушка, — сказал Дюплэ, складывая письмо. Но мы скоро получим более свежие новости от моих гонцов на верблюдах, которые носятся как ветер и сменяются каждый час.

— Разведчик бегумы! — доложил черный слуга, поднимая драпировку, которая скрывала маленькую потайную дверь.

— Вот вам случай начать вашу службу, господин де Бюсси: вы быстро переведете и запишете то, что скажет этот человек.

Госпожа Дюплэ подвинула к молодому человеку нечто вроде скамейки, выложенной перламутром, на которой стояла золотая чернильница.

Вошедший был индус; одежда его состояла только из белого полотняного передника. Он бросился на колени перед бегумой и коснулся лбом земли.

— Говори! — сказала она. — Что нового?

Индус выпрямился, но остался на коленях.

— Свет мира, — сказал он, — сокровищница милостей, владычица нашей жизни! Пусть твоя тень никогда не уменьшается, пусть твое богатство возрастет до звезд! По твоему повелению я скрылся под одеждой одного из этих низких поклонников Аллаха и мог проскользнуть в середину армии набоба, не возбудив подозрений. Генерал Марфиз-Хан, полный хитрости и коварства, старается отвести течение Монтарона, чтобы высушить источник, который поит Мадрас, и уморить жаждой защитников города. Вот, бегума, что я увидел: солдаты строят плотину на реке и работают так быстро, что через несколько часов после моего ухода осажденные должны были заметить убыль воды в городе.

— Это все, что ты знаешь?

— Все, бегума.

— Хорошо, иди! Ты получишь свое вознаграждение.

Человек снова распростерся, потом встал, скрестил руки на груди, поклонился всем присутствующим и быстро вышел.

Бюсси прочел свой перевод.

— Я подозревал какую-нибудь хитрость, — сказал Дюплэ. — Недостаток воды нестерпим в этом климате; непременно нужно, чтобы д’Эспремениль потребовал сделать вылазку.

— Гонец на верблюде! — доложил лакей, открывая другую дверь.

Полный нетерпения, Дюплэ пошел навстречу посланному. Это был солдат; он вручил ему депешу, отдавая честь по-военному.

Губернатор прочел вслух:

— «…Неприятель отвел Монтарон: вдруг не стало воды, и население в отчаянии. Я послал отряд из четырехсот человек, с двумя полевыми орудиями, чтоб попробовать отогнать осаждающих за реку…» Значит, битва уже началась, — сказал Дюплэ. — В первый раз индусы и французы встречаются лицом к лицу. Четыреста человек и две пушки против целой армии! Это ужасно!.. Да пошлет нам Бог победу!

Его прекрасное лицо побледнело. С минуту Дюплэ стоял неподвижно, нахмурив брови, склонив голову; но вскоре он ее поднял.

— Господин де Бюсси! — сказал он. — Сделайте одолжение, подите разыщите Парадиса и скажите ему, что он, во что бы то ни стало, должен быть готов сегодня вечером. Де Менвиль и Кержан отправятся с вами; и вы все присоединитесь к нему. Сегодня у нас 2 ноября, а 4-го утром Парадис должен нагнать врага.

Трое молодых людей быстро поклонились и вышли. Все присутствующие также разошлись, поняв, что прием окончен.

Оставшись один с женой и молодыми девушками, Дюплэ схватился за голову и опустился на диван рядом с бегумой.

— Жанна, Жанна! — воскликнул он. — Сердце мое разрывается от беспокойства, и тем не менее я полон надежды. Ты одна знаешь, как важна будет для меня эта победа и какая мука ожидает меня, если я потерплю неудачу.

— Я так же, как и ты, дрожу и надеюсь, — сказала Жанна. — Меня трясет лихорадка.