Карен Мейтленд - Проклятие виселицы

От травяной настойки, которую дала ей Матушка Марго, чтобы избавить от молока, во рту у Элены ещё горчило. Она снова спустилась по узкой лестнице, но на этот раз Тальбот повёл её в левую дверь, выходившую во внутренний двор.

Элена задрожала в прохладном ночном воздухе. Внутренний двор и сад в его дальнем конце со всех сторон укрывали массивные стены зданий. Полдюжины дверей вели, должно быть, в задние комнаты. А вместо пылающих факелов на ветру раскачивался фонарь. Свет фонаря, падавший сквозь роговые пластинки, был слишком тусклым, чтобы отчетливо рассмотреть что-либо, но его хватало, чтобы пересечь двор и не провалиться в колодец или не набить шишек, спотыкаясь о стоящие в беспорядке массивные лавки. Дверь побольше, расположенная сбоку в стене, видимо, вела со двора во внешний мир.

Заметив взгляд Элены, Тальбот кивнул.

— За той дверью конюшни. Ведь некоторые наши гости прибывают верхом, и даже не думай, что тебе удастся сбежать через ту дверь. Для вас, девочек, отсюда только один выход — такой же, каким вы вошли сюда, через гостиную. Лучше не пытаться ускользнуть, если конечно, Матушка сама не позволит уйти. Ты и не заметишь, что она за тобой наблюдает, а если Матушка застукает девочку за каким-нибудь непозволительным по ее мнению занятием, поверь мне, очень скоро эта особа сильно пожалеет.

Тальбот провел Элену мимо нескольких комнат. Изнутри сквозь щели пробивался свет, доносились звуки смеха, хрюканье и визг. Элена содрогнулась.

Тальбот ухмыльнулся.

— Шумные ублюдки, да? Всегда напоминают мне свиней, толпящихся у корыта с пойлом. — Он остановился напротив последней двери в дальней части двора. — Здесь спят девочки. Сюда не водят клиентов, поняла?

И он затолкал ее внутрь.

В тусклом свете фонаря было трудно что-либо разглядеть. Вдоль стен под разными углами друг к другу стояли невысокие деревянные помосты, покрытые соломой. Элена заметила между ними небольшие сундуки и свернутое тряпье, скромное имущество их хозяек. Еще больше одежды лежало на соломенных тюфяках. Она мысленно пожалела женщин, владевших этими скудными пожитками — и тут же поняла, что у неё самой нет ничего, кроме сырых и вонючих лохмотьев, что сейчас на ней, и сумы. Элена прижимала к себе мокрую кожу, но знала — сума пуста, там нет ничего, кроме сморщенной мандрагоры, а какой в ней сейчас толк?

Она вспомнила о небольшом сундуке, набитом безделушками и платьями, подаренными леди Анной, но он остался в доме свекрови. Что сделает с ними старая ведьма? Станет носить или продаст? Ее переполнял гнев. Джоан никогда не считала Элену подходящей для своего сына и изо всех сил старалась сделать так, чтобы невестку повесили — и как женщина может быть такой злобной? Она вздрогнула от мысли, что если бы Джоан добилась своего, она бы уже болталась на виселице в компании ворон, выклёвывающих её невидящие глаза. Элена попыталась внушить себе — важно лишь то, что она жива, она должна радоваться этому, но вспомнила, где оказалась, и её снова наполнили страх и отвращение.

Несколько женщин уже спали. Одни лежали вытянувшись, руки и ноги выглядывали из-под покрывал, другие свернулись в клубок, щурясь во сне, когда свет от фонаря Тальбота касался их лиц. Осторожно ступая, Тальбот прошёл между ними к уже догоревшему очагу в середине комнаты. В дальнем углу на помостах спали четверо или пятеро молоденьких мальчиков, лежавшие тесно в ряд, как селёдки на прилавке торговца рыбой, перетягивая друг у друга одеяло, будто дрались во сне. Тальбот остановился возле двух женщин, которые шептались, лёжа бок о бок.

— Вот, — хриплым шёпотом произнёс он. — Матушка прислала новенькую. Ты уж найди для неё уголок, Люс. А завтра займёшься ею, расскажешь, что к чему. Она пока что только для уборки, больше ничего. И имей в виду, Люс, обращайся с ней как с собственной сестрой. Она — девчонка Бычка.

Темноволосая девушка с большими выразительными глазами приподнялась, опираясь на локоть.

— Так ты принадлежишь мастеру Рафу? Вот счастливая-то! Ну и как он, Бычок? Говорят, умеет такое, чего даже корабельные шлюхи не знают. — Она потянула Элену за грязный и мокрый подол юбки. — Раз мы с тобой сёстры, ты должна рассказать мне, что он делает в постели. Во всех подробностях, я всё хочу знать.

Элена выдернула юбку из её рук.

— Я не... Я никогда не позволяла ему к себе прикасаться. Он же старик.

Люс рассмеялась.

— Погоди, когда увидишь, каких сморщенных старых петухов мы тут иногда принимаем — поймёшь, что мастер Раф по сравнению с ними просто цыплёнок. Тебя как звать, киска?

— Эл...

Элена запнулась на полуслове от крепкого подзатыльника Тальбота.

— Вот дура! Никогда и никому здесь не называй настоящее имя. Слушай, Люс, — добавил он, качая головой, словно поражённый безнадёжной глупостью Элены, — придумай сама ей имя.

Девушка тихонько хихикнула.

— Мелкая колючка, да ещё рыжая, как ягоды падуба. Назовём её Холли. Ну, я скажу, с таким пламенем на голове её не спрятать ни под кустом, ни даже в чаще.

Тальбот рассмеялся.

Оглядев комнату, Люс указала Элене на лежанку рядом со своей.

— Бери эту, рядом с Абрикоской. Просто скинь её узел вон на тот сундук, вечно она всё разбрасывает.

Элена пробралась к свободной лежанке, стянула промокшие башмаки и улеглась не раздеваясь, прижимая к груди суму. Она уже начинала дрожать от холода так, что зубы стучали.

— Нечем укрыться, Холли? — Элену шлёпнуло по лицу брошенное грубое одеяло. — Снимай мокрое, не то простудишься до смерти.

Элена с удовольствием укрылась одеялом, но даже не попыталась снять мокрую одежду, хотя ей хотелось обсохнуть и согреться. Оказаться голой в этом месте означало признать себя одной из них, а она не была таковой, и не позволила бы себе стать как они.

Люс взглянула на Тальбота и пожала плечами. Тальбот, покачав головой, будто никогда не мог понять женщин, вышел из комнаты.

Матушка наполнила кубок вином и толкнула бутыль через стол к Тальботу, но тот, как всегда, отказался. Он мог выхлебать за вечер столько эля, сколько весит сам, и даже после этого вспомнил бы каждое слово из тех сплетен, что услышал в таверне "Адам и Ева", но пить вино не умел. Тальбот беспокойно застыл перед столом Матушки. Он знал, что это значит — и молчание, и то, как сосредоточенно она очищала яблоко острым, как бритва, ножом. Матушка недовольна, а если она недовольна — можно не сомневаться, она чертовски постарается, чтобы и он не слишком радовался.

— Итак, дорогой мой, - произнесла Матушка, — Почему бы тебе не объяснить, зачем я рискую собственной шеей, укрывая эту девчонку? Только не говори мне, что просто делаешь одолжение Бычку.

Тальбот усмехнулся.