Михаил Щукин - Каторжная воля

Но теперь все уже было позади, и родителям оставалось только радоваться, глядя на молодых. «Как голубки», – украдкой вздыхала Александра Терентьевна и отворачивалась, чтобы незаметно смахнуть слезинку. Денис Афанасьевич, наоборот, был весел, много шутил и в обед обязательно заказывал шампанское, угощая будущего зятя и его друзей. Рассказывал:

– Знал я одного господина по службе, назовем так, господин N. Почерк имел изумительный, одним словом – художник! Как только важную бумагу писать – сразу к нему. Постарайся, любезный! И он старался, уж так старался, что начальство на божничку готово было его посадить. Но имелся у него один изъян – очень уж любил он шампанское. И выпить его мог безмерно. Ну и перебирал, конечно, при таком аппетите. И вот один раз перебрал, явился утром, очень помятый. А тут надо срочную бумагу писать, да не кому-нибудь, а прошение на высочайшее имя. Вызывают нашего господина, а он глаза в пол упер и жалуется: вдохновение у меня пропало. Какое там вдохновение, такой-сякой, садись за стол, бери бумагу, пиши! Нет, говорит, не могу я писать, так как наблюдается легкое дрожание правой руки и надобно это дрожание срочно устранить. Чем устранить? Отвечает – шампанским. Но денег у меня не имеется, потому как израсходованы вчера до последней копеечки. Подробности долгого разговора опускаю, даю заключительную картину. Пишет наш господин N прошение, а рядом с ним стоит, как часовой, начальник канцелярии и держит в руке бокал с шампанским. И по первому требованию этот бокал наполняет. Вся канцелярия сбежалась и в дверную щелку подглядывают. Хохочут, конечно, иные даже со злорадством, когда еще увидишь, чтобы начальник, как официант, шампанское наливал. В итоге прошение было написано. И те, кто видел, утверждали, что это настоящее произведение искусства было. Но начальник этого искусства не оценил, на следующий день выгнал господина N со службы, с треском выгнал. Так давайте, молодые люди выпьем за то, чтобы шампанское в вас рождало творчество, а не гнев начальства.

Александра Терентьевна, слушая такие истории, всякий раз недовольно морщилась, не нравились они ей, но Денис Афанасьевич в ответ на недовольство супруги только посмеивался:

– Я же не для того рассказываю, чтобы они следовали этим примерам, а для того, чтобы они делали правильные выводы. Верно я говорю, молодежь?

– Верно! – поддерживали его все трое, и с удовольствием пили шампанское, которое подавали в буфете парохода «Богатырь», как в хорошем ресторане – в ведерочке со льдом.

После завтрака все поднялись на палубу, заняли две скамейки и замолчали, глядя на воду, на берега, на пассажиров, которые прохаживались мимо, коротая время. Так было хорошо, так душевно, что даже говорить ни о чем не хотелось.

«Богатырь» между тем, вспенивая за бортом воду, ускорял свой ход, одолевая течение, и машины его, скрытые под палубой, шумели глухо и равномерно.

– Ой, а я хочу наверх! Оттуда вид, наверное, еще красивее! – Ангелина вспорхнула со скамейки, поправила шляпку и побежала к трапу, который вел на верхнюю палубу. Звонарев последовал, конечно, за ней, а остальные по-прежнему сидели на скамейках и даже не шевелились – не хотелось никуда идти, не хотелось подниматься на верхнюю палубу, а вид отсюда был нисколько не хуже.

– Знаешь, о чем я сейчас подумала, – говорила Ангелина, мимолетно прижимаясь к Звонареву, – я подумала, что вот пройдет много-много лет, мы с тобой станем старыми-старыми и однажды сядем где-нибудь на лавочке и будем вспоминать, как плыли на пароходе «Богатырь» в Бийск, где живут твои родители. Как ты думаешь, нам грустно или радостно будет вспоминать?

– Не знаю, – удивленно хмыкнул Звонарев, – откуда мне знать, что через много лет может случиться, я же не гадалка. Впрочем, я так думаю – мы не будем с тобой старыми.

– Это почему – не будем?

– Потому. Я смотрю на тебя и старой представить не могу. И себя тоже не могу.

– Да ты великий человек, милый! Неужели ты близок к разгадке вечной молодости? Может, и разгадал уже?

– Разгадал! – Звонарев сдернул с головы фуражку, воровато, по мальчишески, оглянулся и быстро поцеловал Ангелину. Соломенная шляпка соскользнула, покатилась по палубе, они кинулись ее ловить, но она вильнула в одну, в другую сторону, прокатилась еще и беззвучно соскользнула за борт. Пролетела, подхваченная легким ветерком, упала на белый гребень волны, крутнулась и поплыла, то опускаясь, то поднимаясь.

– Ой, чего наделали! Это же маменькин подарок! – Ангелина смотрела на плывущую шляпку и улыбалась: – Конечно, меня ругать нужно, но посмотри, как она красиво плывет! Правда, красиво?!

– Очень! – Звонарев еще раз быстро поцеловал Ангелину и добавил: – В Бийске я тебе новую шляпку куплю, с ленточкой.

– В Бийске… А вдруг я твоим родителям не понравлюсь? Как подумаю, мне так страшно делается.

– Глупости! Они тебя любить будут, как дочь родную.

– Скорей бы уж доплыть до вашего Бийска. Когда он будет?

– Как доберемся, так сразу и будет. Не бойся, я не просплю.

Ранним утром «Богатырь» причалил к пристани Бийска. Троекратно известил о своем приходе длинным гудком, и волны с шумом накатили на пологий песчаный берег. Закачался трап, заговорили пассажиры, на маленькой площади перед пристанью задвигались подводы – все ожило, зашевелилось, будто проснулось. И только Бия равнодушно текла, не обращая внимания на людскую суету. У нее была своя забота, одна-единственная на все времена, докатить свои воды до встречного потока Катуни, обняться с ней и дать начало великой Оби, которая, набирая силу, потечет дальше, до самого холодного моря.

Багажа у господ офицеров имелось немного, а вот семейство Любимцевых собиралось в дорогу основательно: два больших и неподъемных чемодана, перетянутых ремнями, три корзины, а еще дорожная сумка и кожаный баульчик с блестящими медными застежками. Баульчик Александра Терентьевна несла сама, никому не доверяя. Все это добро поставили на деревянный настил, Звонарев, выглядывая среди встречающих своих родителей, пошел к коновязи, где стояли подводы и коляски извозчиков. Денис Афанасьевич закурил папиросу и неспешно последовал за ним, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Дальнейшее произошло столь стремительно, что поначалу никто не понял, что случилось. Подлетела коляска, тащившая за собой облако пыли, подлетела так, что оказалась перед самым носом Дениса Афанасьевича. Веселый голос негромко окликнул:

– Господин Любимцев, мы за вами! Садитесь!

Денис Афанасьевич удивленно поднял голову, отставив руку с папиросой, хотел что-то спросить, но не успел – сильные руки цепко ухватили его за плечи, вздернули рывком и кинули на днище коляски. В грудь уперлось чье-то колено, придавило, как бревном, не давая вздохнуть, а в рот, распахнутый от изумления, влетел тряпичный кляп. Свистнул бич, конь взял с места в намет, и коляска улетела с площади перед пристанью, как пушинка, подхваченная вихрем. Улетела и исчезла, будто ее и не было. Осталась на земле лишь недокуренная папироса, она еще дымилась, и мигал на конце крохотный, едва различимый огонек.