Михаил Щукин - Каторжная воля

– Такой мороз сегодня озорует, даже в варежках за пальцы хватается, я извозчика не стала брать, думала, быстро добегу и побежала! А мороз быстрей меня оказался! Опередил! Давай за пальцы щипать!

Она говорила торопливо, громко и успевала еще смеяться, снимая с головы теплый платок. Глаза сияли, и Гордей, глядя на нее, чувствовал, что у него пропал голос.

– А мне вас добрые люди порекомендовали, – продолжала говорить девушка, – сказали, что никто в городе не шьет так, как вы, и платье еще показали – очень милое, очень понравилось. Мне кофточка нужна, сошьете?

Гордей в ответ лишь кивнул головой. Сказать он ничего не мог.

– Ой, как славно! Вы тогда мерку с меня снимите и скажите, сколько ткани купить. Я вам задаток оставлю, а через два дня приду, с тканью. Хорошо? Ой, а что это у вас?

Она сунула варежки за отворот шубки и медленными, боязливыми шажочками прошла в передний угол, подняла руку и замерла, не решаясь дотронуться до серебряного цветка. Глаза притухли, а румяное лицо, показалось, поблекло – таким оно стало серьезным и даже тревожным. Насмелившись, девушка протянула руку и осторожно, кончиками пальцев, дотронулась до цветка.

– Это вы сами сделали, – не спросила, а утвердительно сказала она, повернулась к Гордею, посмотрела ему прямо в глаза, вздохнула и повторила: – Конечно, сами… Я такой красоты еще никогда не видела. Мне кажется, он даже пахнет… Летом пахнет, теплом, пчелы жужжат… Господи, как хорошо-то! Будто и зимы нет!

Девушка снова дотронулась до цветка кончиками пальцев, замолчала, о чем-то задумавшись, а после достала из кармана шубки деньги, положила их на стол и принялась повязывать платок. Гордей по-прежнему молчал, смотрел на нее, не отводя глаз, и не мог открыть рта, не мог сдвинуться с места, будто ноги ему приколотили к полу. Ни разу в жизни он не испытывал подобного чувства, будто заворожили его, и не было ни сил, ни желания вырываться из этого состояния.

Он и не вырвался. Лишь кивнул, когда девушка повторила ему, уже взявшись за дверную ручку, что придет через два дня. Хлопнула дверь, стало слышно, как скрипнули и скоро затихли быстрые шаги на улице, и эти звуки, простые, негромкие, будто разбудили Гордея. Он кинулся следом за девушкой, сам не понимая, для чего это делает, сбежал с крыльца и остановился – улица уже была пуста и ни одного прохожего на ней не маячило. Стоял в рубахе, не чувствуя обжигающего холода, смотрел в конец улицы, ожидая, что девушка вернется, звал ее безмолвно – вернись!

Но она на его зов не отозвалась и не вернулась.

Пуговицы он в тот день к костюму так и не пришил, петли не обметал, долго и невнятно извинялся перед заказчиком, ссылаясь на простуду, обещал, что непременно все доделает в ближайшее время, но за работу не принялся. Ходил из угла в угол, время от времени ложился на кровать, смотрел в потолок широко раскрытыми глазами и думал только об одном – диковинный цветок привиделся ему совсем не случайно и не просто так, из прихоти, вырастил он его из чистого серебра, все это свершилось лишь для того, чтобы подарить хрупкое чудо девушке, имени которой он еще не знал.

А звали ее Нина.

Пришла она, как и обещала, через два дня. Румяная с мороза, в шубке, в варежках и в теплом заиндевелом платке. Закрыла за собой дверь и отпрянула испуганно, прижимаясь спиной к косяку, потому что Гордей, выскочив из-за стола, грохнулся перед ней на колени. И заговорил, вздернув вверх голову, заговорил, не останавливаясь, словно все, что передумал за эти дни, хотел сказать до последнего слова в один прием. О том, что влюбился впервые и навсегда, что жить не сможет, если не ответят ему взаимностью, и много чего еще говорил, путано и торопливо, а после обхватил руками колени девушки и безутешно, как ребенок, заплакал от восторга и счастья. Белая варежка упала на пол, легкая, прохладная ладонь пригладила ему растрепанные волосы, замерла на затылке, и сверху, словно спустившись с неба, дошел до него тихий и ласковый голос:

– Не надо так, встаньте, ради бога… Вы же совсем меня не знаете…

Но Гордей не поднялся с коленей, и тогда она сама опустилась на пол, стряхнула с руки вторую варежку и бережно, как маленького ребенка, обняла и поцеловала.

Ушла Нина от него только на следующее утро, прижимая к груди подарок – серебряный цветок, завернутый в бархатный лоскут. Ушла, пообещав, что вернется через два дня, хотя Гордей уговаривал ее остаться.

Через два дня Нина не появилась, не пришла и на третий, и он уже решил отправляться на поиски, запоздало ругая себя, что не спросил, где она живет. Однако идти ему никуда не понадобилось, потому что встал на пороге неизвестный ему господин в дорогом добротном пальто с меховым воротником и в бобровой шапке, низко надвинутой на лоб. Не постучал в дверь, не поздоровался, когда вошел, молча встал и молча оглядел жилище Гордея. Глаза у него были цепкими и холодными.

– Значит, портной. – Господин прошел к столу, сел по-хозяйски и снял шапку. – Шьем, пришиваем, девушек привечаем… Сладкая девушка-то оказалась? Сла-а-адкая, как ягодка-малинка! Сам пробовал, знаю. Да ты не хорохорься, парень, садись вот за стол, напротив, и слушай меня, как отца родного. Слушай и на ус мотай.

И разлетелось вдребезги хрупкое, нежное чувство, будто стеклянную посудину грохнули об пол со всей силы – только осколки брызнули в разные стороны. Не собрать их и не склеить. Лишь одно остается – смести на совок веником да и выкинуть. Но в том-то и дело, что не поднялась рука у Гордея смести и выкинуть в житейский мусор пережитое недавно счастье, наоборот, хотелось продолжить его и длить до бесконечности, вопреки здравому разуму.

Неизвестный господин между тем осторожно поглаживал пальцами шапку, лежавшую на столе, перебирал ворсинки и говорил. Негромко, неторопливо, но так основательно и весомо, будто гвозди заколачивал в столешницу – с одного удара и по самую шляпку.

– На содержании она у меня состоит. Я из публичного дома ее вытащил. Деньги немалые заплатил и теперь плачу – за квартирку, за питанье, на пуговки-ленточки тоже даю. Уйму средств на нее ухнул. А она, коза, видишь ли, к портному скакнула. Непорядок это, портной, непорядок. Если честно сказать – свинство. Но я человек отходчивый, посердился и остыл. Видел твое изделие из серебра, очень мне понравилось. Красиво, тонкая работа, даже в руки взять боязно. Одним словом – вещь! Так вот, слушай мое решенье: если хочешь Нинкой владеть, отработай мне все средства, какие я на нее потратил. Ты ей тоже на сердце лег, как карта козырная, сама призналась. А отрабатывать будешь серебряными побрякушками. Металл я тебе сам доставлю, сколько потребуется, столько и доставлю, только утаивать не вздумай, я этого не люблю. Будешь трудиться без изъяна, тогда и Нинку получишь.