Фернандо Гамбоа - Капитан Райли

Узник повернул голову, не в силах ответить, и бросил на собеседника затуманенный взгляд.

Он не мог понять, ослепил ли его свет лампы, или же это игра его собственной сетчатки, несомненно, пострадавшей от ударов, но ему показалось, что у офицера очень белая кожа, какой он никогда не встречал. На миг ему подумалось, что это, возможно, какой-то эксцентричный макияж, вроде того, каким пользовались дворяне при дворе Людовика XIV. Но потом он заметил, что и волосы, торчащие из-под черной фуражки, тоже совершенно белы, как и бесцветные глаза с черными точками зрачков; эти глаза, словно лишенные каких-либо чувств, смотрели на него с беспощадным равнодушием, по-акульи. Узник понял, что перед ним альбинос.

— Позвольте представиться: гауптштурмфюрер Юрген Хегель, — сказал тот, откупоривая бутылку вина и наливая в каждый стакан щедрую порцию. — Прошу вас, выпейте. Вам сразу станет лучше.

Узник слегка приподнял голову, пытаясь опереться подбородком, и протянул руку, чтобы дотянуться до стакана.

— Я... — с трудом выговорил он. — Я...

— О, вам нет нужды представляться, — остановил его нацист все тем же жестом. — Мы прекрасно знаем, кто вы такой.

На это уверенное заявление узник ответил растерянным взглядом; затем, протянув руку, что стоило ему неимоверных усилий, с трудом взял стакан с вином и, протащив его по столу, поднес ко рту.

— Но... но п-почему?.. — заикаясь пробормотал он.

— Вы сами прекрасно знаете, — ответил немец. — Дайте мне необходимую информацию, и я тут же позволю вам покинуть это помещение.

— Какую... информацию?.. — пролепетал он, почти касаясь губами края стакана и понимая, что в любом случае живым его не отпустят. — Я ничего не знаю...

Хегель почувствовал, как внутри зреет ярость. Этот ничтожный человечишко ещё смеет сопротивляться, когда ему оказали особую милость, дав последнюю возможность заговорить!

Почему все они так упираются? Сколько раз, сам не свой от ярости, задавался он этим вопросом! Как бы он ни был с ними щедр и добр. Все эти ничтожества презирали его, отказываясь сотрудничать.

Всем своим поведением они выказывали презрение к рейху.

К гестапо.

И к нему самому.

Юрген Хёгель всегда был объектом презрения и злобных насмешек из-за своего альбинизма — с самого раннего детства и до тех пор, пока не поступил в университет. «Муха в молоке», «глиста в обмороке», «бледная спирохета» — это были еще самые приличные из тех прозвищ, которыми его награждали. Однако, стоило ему вступить в партию, и больше никто не смел над ним смеяться. Все, кто насмехался над ним в минувшие годы, все без исключения, были обвинены в различных преступлениях против Третьего Рейха благодаря этому безупречному и безжалостному агенту недавно созднной тайной полиции — и больше никогда и никому из них не пришлось смеяться. Ни над ним, ни над кем-либо еще.

Хегеля воодушевляла мысль показать и этому унтерменшу, какие серьезные последствия ждут за подобное презрение. Вообще-то, будет очень приятно их показать.

Не говоря ни слова, он резко поднялся со стула, перегнулся через стол и стиснул запястье узника.

Не в силах сопротивляться, раздетый догола человек бросил невольный взгляд на схватившую его руку, на которой блеснуло серебряное кольцо с черепом и скрещёнными костями; ужасное кольцо Тоттенкопф, символ гестапо. Подняв взгляд, он увидел в руке альбиноса кинжал с такой же свастикой, как на рукаве, и дьявольскую улыбку на лице.

А через мгновение как кинжал вонзился в стол и одним ударом отсек ему мизинец.

Узник дико закричал.

Вахта Жюли закончилась, и теперь у штурвала стоял Райли в компании Джека, держа курс под полуденными лучами солнца по буколически спокойному морю.

Внутри маленькой деревянной рубки «Пингаррона», между громоздкой рацией, навигационными приборами и рацией, креслом рулевого и внушительным магнитным компасом, оставалось не так много места, чтобы вместить даже двух человек. Так что Джеку пришлось хорошо постараться, чтобы протиснуть в дверь свое громоздкое тело и угнездиться внутри с чашечкой кофе, который он теперь с удовольствием смаковал.

— Ты правда в это веришь? — спросил он, делая новый глоток.

— Ты о чем? — спросил капитан Райли, не глядя на него и не выпуская из рук штурвала.

— Сам знаешь... Ты правда веришь, что этот тип — просто австрийский торговец, бежавший от преследований нацистов? А вот мне так не кажется.

Алекс искоса взглянул на своего старшего помощника.

— И почему же? Думаешь, он не тот, за кого себя выдаёт?

— Ты хорошо его разглядел? — спросил Джек, с такой силой качнув чашкой, что едва не расплескал ее содержимое. — Этот человек чем-то страшно напуган. Он больше похож на мокрую курицу, чем на преуспевающего предпринимателя.

— Ты бы тоже был напуган, если бы за тобой гонялась куча фанатиков, чтобы убить или законопатить в концлагерь, да ещё вместе с семьёй.

Джек покачал головой.

— Он не тот, за кого себя выдаёт, и ты это знаешь, — настаивал Джек. — Когда Жюли за завтраком уронила вилку, Рубинштейн так побелел, что я даже испугался, не случился ли у него инфаркт.

— Черт побери, Джек! — ответил Алекс, выправляя курс на пару градусов вправо. — Он предприниматель, производитель химикатов, а не воин-спецназовец. Поставь себя на его место, — добавил он уже мягче. — Он оказался на борту судна контрабандистов, в окружении банды подозрительных незнакомцев, которые в любую минуту могут вышвырнуть его за борт или сдать нацистам. Конечно, он боится.

— Но мы же не собираемся этого делать, — сказал Джек.

— Разумеется, не собираемся. Но он-то этого не знает.

Джек Алькантара призадумался над словами капитана, но в конце концов решительно покачал головой.

— Короче говоря, мутный тип, — подвёл он итог. — А кроме того, меня беспокоит его жена Эльза.

— А что с ней не так? Или она тебе тоже кажется запуганной?

— Скорее наоборот, — Джек сделал последний глоток и поставил чашку на маленький столик перед штурвалом. — Мне она кажется весьма неординарной девушкой. Просто не могу понять, почему она связалась с этой старой развалиной.

— Быть может, у сеньора Рубинштейна золотое сердце?

— Не сомневаюсь. И оно хранится в сейфе швейцарского банка.

Алекс не смог сдержать ироничного смешка, как только понял, где тут собака зарыта.

— Вот теперь вижу, куда ты клонишь! — произнёс он, повернувшись к другу. — Все дело в ней, ведь так?

— Нет, что ты! — ответил Джек — слишком поспешно и слишком горячо.

— Да ладно тебе, дружище! Я признаю, что эта девочка — просто конфетка, хотя, по правде говоря, я думал, что у тебя выработался иммунитет к таким вещам.

— Иммунитет? Ты, наверное, плохо ее разглядел! Это же настоящая богиня!