Крис Хамфрис - Армагеддон. 1453

Сейчас, когда звучала последняя нота тысячи голосов и, казалось, эхо навсегда поселится под огромным куполом, София коснулась этой полости, моля о другом чуде, о том, на которое в эту минуты надеялся каждый человек рядом с ней. «Святый Григорий, спаси нас этой ночью. Пусть твой сияющий свет ведет нас к победе над врагами. Помоги нам. Благослови нас. Спаси нас».

Хотя этим вечером многие касались его, так что даже самый глубокий колодец должен был пересохнуть, София чувствовала кончиками пальцев влагу. Возможно, то были просто слезы людей, подходивших сюда до нее, ибо почти все присутствующие плакали. Но она приняла это как знак милости и поднесла влагу к губам.

Последняя нота еще звучала, удерживаемая страстным желанием. Каждый, кто слышал ее, знал, что, когда она закончится, возможно – возможно! – она будет последним христианским песнопением, прозвучавшим в великом соборе. Если их молитвы останутся без ответа. Если Бог решит наказать их. Если Турок возьмет город этой ночью, как поклялся сделать.

Потом песнь затихла, и с ее уходом люди начали двигаться, расходиться. Бог и святые были призваны, и теперь нужно заняться земными приготовлениями. София позволила другим женщинам протолкнуться мимо нее. Последнее мгновение с ее святым – а потом ей придется последовать за ними, поскольку ей тоже многое предстоит сделать.

– Жена.

Знакомый голос. Она обернулась. Во время службы Феон стоял на коленях рядом с императором, прямо перед алтарем. Он причастился, ему отпустили грехи и благословили. В мерцающем свете тысячи свечей ей казалось, что у него на губах еще видно вино.

– Муж, – ответила она.

Они смотрели друг на друга. Приветствие было формальным, как у случайных знакомых. И вправду, они редко виделись в последние недели осады. Феон спал рядом с императором, готовый к любым приказам. В те разы, когда он возвращался домой, ее часто не было. В последнее время София возглавляла группу женщин, дочерей города, как она сама, которые носили к стенам материалы для палисадов, требующих постоянной починки. Держа рядом сына, она работала изо всех сил, спала мало, ела все меньше и меньше.

– Ты выглядишь уставшей, – так же формально сказал Феон, отзываясь на ее мысли.

– Ты тоже, – ответила София.

Он и вправду так выглядел. Доспехи, которые ему приходилось носить, никогда не шли ему; в них он казался меньше, будто одолжил их у другого, крупного мужчины. Муж заметил ее взгляд, и, возможно, какие-то чувства отразились на ее лице, поскольку он уже оживленнее подошел к ней, взял за руку.

– Пойдем. Я увижусь с тобой дома.

– Я не иду домой, – сказала София, когда они двинулись к дверям.

– И куда же ты идешь, если не домой?

– В то же место, куда и ты. Я иду на стены.

Он остановился, потрясенно уставился на нее.

– На стены? Разве ты не знаешь, что этой ночью турки будут штурмовать нас? Не так, как прежде. Снова и снова, раз за разом, – пока или возьмут стены, или погибнут.

– Я знаю. Но до той минуты, когда они пойдут в атаку, нужно поднимать камни. Это мой долг.

– Твой долг – твоя семья.

София забрала у него руку, пошла дальше, прокладывая путь сквозь толпу.

– Такос будет со мной, ибо мальчики работают вместе с женщинами. Минерва останется с Афиной дома.

Феон догнал ее, снова схватил за руку, остановил.

– И ты должна быть там. Вместе с нашим сыном. Ты должна слушать меня. – В его голосе прорезался гнев. – Слушай меня!

София долгое мгновение смотрела на него.

– Я слышу тебя. И в любое другое время стремилась бы угодить тебе, как и всегда, – тихо произнесла она. – Но есть и другие, Феон, которым я должна повиноваться прежде тебя. Императору, который приказал монахам, женщинам и мальчикам работать на стенах, чтобы избавить от этого солдат. Благословенной Деве, которая защищает нас и воодушевляет защищаться самим. И… – она замялась, – себе. Своей воле.

– Своей… воле? – недоверчиво переспросил он. – С каких это пор у тебя появилась своя воля?

– С тех пор, как Турок пришел забрать все, что я люблю, – ответила она и осторожно вытянула руку из его хватки.

Он дал ей пройти несколько шагов, догнал, снова схватил. София обернулась, и в ее глазах плескалась ярость. Как у ее проклятого кота, подумал Феон, когти всегда наготове. Он думал ударить ее. Он уже бил ее прежде. Но они подошли к фасаду здания. Рядом был Константин, люди, которые знали Феона. Жен следовало бить наедине. Кроме того, ему не требовалось унижать ее здесь. Для этого удовольствия еще будет время. Ему нужно только, чтобы она подчинилась.

– Послушай меня, – тихо сказал Феон, выпустив ее руку. – Нет, я не приказываю, хотя имею на то право. Я прошу тебя выслушать то, что может спасти жизни наших детей, если случится худшее.

Он видел, что достучался до жены, и продолжил, подчеркивая каждое слово:

– Если турки победят, они будут думать только о грабежах. Об изнасилованиях. А после – уводить людей в рабство. Но некоторые места, некоторые люди будут избавлены от этого. Поэтому, когда исполнишь свой долг на стенах, ты должна вернуться в наш дом…

– Откуда ты это знаешь? – прервала его София, впервые на его памяти.

Феон подавил злость. Сфрандзи уже звал его, времени не осталось.

– Знаю. И я знаю, как они это делают, – вешают на дома метки влиятельных людей. Их флаги. Ты найдешь такой флаг под нашим матрасом. Если турки прорвутся…

Он наклонился, чтобы вновь поймать взгляд, ушедший при этих словах в сторону.

– Да, я сказал «если». Я постараюсь прийти. Но если я не приду – или не смогу, – ты вывесишь этот флаг из наших верхних окон. А потом запрешь двери, затворишь окна и выберешься с детьми на крышу.

София долго смотрела на него.

– Что ты сделал, Феон, – прошептала она, – чтобы заслужить такую благосклонность наших врагов?

Он снова почувствовал тот зуд, начал поднимать сжатые в кулаки руки. Выдохнул, опустил их.

– Я сделал только то, что следовало сделать отцу. Мужу. Я подготовился к худшему, что может случиться.

Она еще мгновение смотрела на него, потом метнулась между лошадей, помешавших ему догнать ее. К тому времени, когда он смог, София уже была у повозки, запряженной парой ослов. Повозка была битком набита женщинами; двое помогли ей залезть, все такие же изможденные и решительные, как и она. Феон прислонился к краю, когда одна из женщин взяла поводья.

– Ты слышала, что я сказал, жена?

Она посмотрела на него сверху вниз. На сдерживаемую ярость в его глазах. Но при всей своей хитрости политика он был мужем. Отцом. Пытался позаботиться о своих. И хотя София молилась, хотя верила в чудеса, дарованные святыми, хотя исполняла свой долг, как только могла, она была матерью, и какая-то часть ее нуждалась в другой надежде. Каком-то плане, если Бог и человек не справятся. Возможно, во флаге под матрасом, как бы он туда ни попал.