Ксавье Монтепен - Замок Орла

Теперь по этой дороге, на довольно значительном расстоянии от деревушки Бофор, быстрым шагом шли двое – монахи. И тот, и другой были облачены в простые, строгие одежды добрых святых братьев из Кюзойского аббатства – грубошерстяные серые рясы, длиннополые и широкие, с капюшоном, который мог скрыть лицо почти целиком. Ряса у каждого вместо ремня была подпоясана веревкой с узлами на обоих концах, болтавшихся почти у стоп, защищенных всего лишь сандалиями на толстой подошве. В руках оба монаха держали длинные, узловатые палки, как видно, недавно выдернутые из изгороди или походя срезанные в придорожном лесу.

Один из них был стариком.

Насколько позволял судить опущенный капюшон, его голова, правильной, благородной формы, напоминала те, что так часто изображали на своих полотнах Микеланджело и Доминикино. Его лицо, испещренное глубокими морщинами, свидетельствовало о том, что всю свою жизнь он прожил в постах, бдениях, самоистязании и умерщвлении плоти. Длинная, седая борода – такие нынче в диковину, – будто стекающая серебристым потоком к середине груди, очевидно, никогда не знала ни ножниц, ни бритвы. Из-под капюшона едва выглядывали редкие пряди, такие же седые, как борода.

Другому монаху было от силы двадцать три – двадцать четыре года. Под рясой можно было угадать его прямую, стройную, гибкую фигуру. Шел он бодро и решительно, с обнаженной головой, позволяя ветру трепать его светлую шевелюру, и время от времени потрясал палкой, словно шпагой, вместо того чтобы опираться на нее, как его спутник.

Вне всякого сомнения (по крайней мере, судя по его пламенному взгляду и живости движений), молодой человек был послушником, несколько стесненным своим призванием и радовавшимся возможности хотя бы на несколько часов избавиться от монотонного существования, неизменной скуки, сдержанности и строгих ограничений монастырской жизни.

Дорога была совершенно пуста. С тех пор как добрые монахи, столь разные по возрасту и сложению, вышли из Бофора, они не встретили ни одной живой души. Добавим также, что и меж собой они не обменялись ни словом.

Но что, на первый взгляд, особенного в том, что два монаха идут себе вдвоем среди бела дня по большой дороге?

Быть может, они возвращались к себе в монастырь?..

Быть может, отправились собирать пожертвования для своего ордена?..

Быть может, настоятель аббатства поручил им передать некое послание, письменное или устное, какому-нибудь знакомому приору?..

Что ни говори, а повстречать монахов на большой дороге в военное время было делом самым что ни на есть обычным. Впрочем, опасность угодить в засаду или в плен к врагу, сказать по чести, для них мало что значила. Мародеры всех мастей уже загодя знали, что в их карманах не найти ничего, кроме тощей мошны, а то и ее не найти, поэтому их скромные хламиды ничуть не прельщали даже самых отчаянных разбойников с большой дороги.

И все же, если бы какой-нибудь незримый наблюдатель последовал за двумя нашими монахами, он не преминул бы обратить внимание на одну вроде бы непримечательную, но на самом деле очень важную вещь, которая тотчас навела бы его на самые разные догадки.

Наши монахи, спешащие и безмолвные, подошли к тому месту, где дорога, с некоторых пор суженная, делала резкий поворот. В двух-трех сотнях шагов от этого поворота показались повозки, груженные зерном и фуражом и запряженные полдюжиной крупных волов. Телеги двигались в сторону Бофора под охраной маленького отряда вооруженных до зубов крестьян, неуклюже несших ржавые мушкеты и рапиры времен Карла Великого.

Внезапно осанка и поступь старого монаха странным образом резко изменились.

До сих пор он держал голову высоко и шел уверенным шагом, и спина его была такая же прямая, как у его спутника. Но, едва заприметив крестьян, монах пошел медленнее, сгорбился, колени его подогнулись, руки и ноги задрожали; он тяжело оперся на палку, слегка потряхивая головой, как всякий древний старик. Еще недавно ему можно было дать лет шестьдесят-семьдесят, он был крепок и, несмотря на глубокие морщины, казался хорошо сохранившимся. Теперь же он выглядел, как немощный старец, который едва держится на ногах. Монах в мгновение ока как будто прибавил три десятка лет.

Сказать по правде, это было просто невероятно, однако его молодого спутника подобное превращение, случившееся буквально у него на глазах, похоже, ничуть не удивило.

Крестьяне и монахи шли навстречу друг другу.

И в конце концов пересеклись.

Крестьяне прижались к обочине и, обнажив головы, стали просить блогословения у святого старца.

– Благословляю вас всем сердцем, дети мои, – сказал им он дрожащим, надтреснутым голосом. – Благословляю именем Отца и Сына, и Святого Духа…

– Отец мой, – обратился к нему один крестьянин, – попросите, пожалуйста, милостивого Господа нашего, чтоб он оградил нас по дороге до Бофора от серых, шведов и французов…

– Непременно помолюсь, дети мои… и, надеюсь, милостивый Господь услышит мою молитву.

– Спасибо, отец мой.

– Идите же с миром, дети мои, идите с миром!..

Вслед за тем – после этого короткого разговора монахи и крестьяне распрощались и пошли дальше каждые своей дорогой.

Когда они разошлись на почтительное расстояние и уже не видели друг друга, старик снова преобразился – так же быстро и не менее удивительным образом. Его опущенная голова поднялась, согбенная спина распрямилась, подкашивающиеся ноги налились прежней силой, поступь сделалась быстрой, притом настолько, что его молодому спутнику пришлось изрядно ускорить шаг, чтобы за ним угнаться.

Спустя четверть часа странный монах остановился.

– Видите что-нибудь там вдалеке, в тумане? – спросил он.

– Да.

– Какие-то хижины, верно?

– Похоже на то.

– Должно быть, это крайние дома деревни Сент-Аньес.

– Пойдем через деревню?

– Нет, благо ее можно обойти.

– Так что будем делать?

– Сойдем с дороги и пересечем поле справа.

– И куда придем?

– Если мне не изменяет память, а я думаю, что она еще крепка, минут через десять хода мы должны выйти на тропу, и она выведет нас к Кондамину…

– Тогда идемте.

Они сошли с дороги – и через какое-то время действительно напали на тропу, о которой говорил старик.

Дальше они шли молча – и меньше чем через четверть часа выбрались к Кондамину.

На входе в деревню старый монах снова забыл свою свободную, резвую походку и плелся, уже едва передвигая ноги, тяжело опираясь одной рукой на палку, а другой на руку своего молодого спутника.

Тот же едва сдерживал смех при виде того, с каким трепетным благоговением и глубоким почтением набожные селяне воспрнинимают эту забавную комедию.