Ксавье Монтепен - Замок Орла

Соборный колокол пробил восемь часов.

После первого удара толпа всколыхнулась, подобно пшеничному полю под внезапным порывом ветра.

После последнего удара громыхнули барабаны, а за ними грянули трубы.

Скорбная процессия тронулась в путь.

Посередине фасада одного из описанных нами зданий, окружавших площадь Людовика XI, были величественные ворота – к ним вела широкая лестница с четырьмя ступенями. Над воротами, увенчанными гербом аббатства, возвышался каменный балкон, поддерживаемый водосточными трубами в форме фантастических животных и украшенный, будто оплетенный мраморным кружевом, ажурными столбиками и трилистниками. С этого балкона можно было охватить одним взглядом всю площадь.

Через эти ворота, расположенные под балконом, и шла процессия, сопровождавшая врача бедняков к месту казни.

Когда на верхней ступени лестницы показались барабанщики и трубачи, возвещавшие скорбной своей музыкой, что за ними следом стражники ведут осужденного на смерть, шведские солдаты, с мушкетами на плечах, окружили возведенный посреди площади костер и, грубо оттеснив зевак, выстроились двойной цепью от костра до ворот, оставив таким образом свободный и достаточно широкий проход для стражников и палачей.

Пока толпа откатывала в стороны под беспорядочными ударами ружейных прикладов, на нее напирали сзади – действие это был спланировано и осуществлялось с такой ловкостью, что шведские солдаты ничего не замечали.

Одетые, как крестьяне-горцы, молодые, крепкие парни, с раннего утра топтавшиеся на площади Людовика XI, но державшиеся в сторонке от костра, пропускали мимо горожан, теснимых шведскими солдатами графа де Гебриана, а сами тем временем один за другим неспешно и с оглядкой вставали на место беглецов. Так, по двое или по трое, они оказались за спиной каждого шведа, когда охрана выстраивалась в круг и в цепь, раньше, чем взводный лейтенант скомандовал «на караул».

Лица у всех этих горцев были честные и благодушные; в их спокойном поведении, в глазах, горевших разве только от любопытства, не чувствовалось никакой враждебности.

С полдюжины горожан, оказавшихся посмышленее других, сразу разглядели Гарба и Железную Ногу среди этой кучки спокойных зевак. Они тихонько перешептывались друг с дружкой: «Тут того и гляди заварится каша!» – и спешили незаметно покинуть площадь Людовика XI, решив переждать грядущие события в домашней тиши.

Между тем процессия продвигалась все дальше нарочито медленно, так, чтобы все могли рассмотреть ее в мельчайших подробностях и хорошенько запомнить увиденное. Пьер Прост, с обнаженной головой и связанными за спиной руками, шел решительным, твердым шагом меж двух подразделений солдат под командованием великана Лепинассу. Справа и слева от осужденного следовали палачи в красном, с горящими факелами в руках.

Врач бедняков держался гордо и уверенно – он шел с высоко поднятой головой. Его взгляд, обращенный к толпе, не выражал ни малейшей тревоги: скорее то был взгляд победителя, шествующего торжественным маршем, нежели осужденного, идущего на смерть.

Конечно, Пьер Прост верил храброму Лакюзону и его слову; конечно, он надеялся на обещанное избавление. Но он знал и то, что затея с его освобождением, крайне безрассудная, может провалиться – так что своим спокойствием он был обязан не надежде на спасение, а скорее глубокому внутреннему спокойствию и своей чистой совести, а также твердому желанию показать друзьям и недругам, как умирает праведник.

Притихшая, подавленная толпа в страхе наблюдала за процессией. Даже шведы помалкивали, не находя в себе наглости и смелости измываться над героической стойкостью обреченного на смерть.

Пьеру Просту осталось пройти несколько шагов до первой ступеньки, ведущей на костер.

Вдруг со всех сторон послышался оглушительный ропот – внимание толпы, только что сосредоточенное на осужденном, молниеносно переключилось на другое.

На балконе, до сих пор пустовавшем, появились новые участники драмы, и среди них – странный человек, живая, страшная загадка, давно приковавший к себе внимание франш-контийцев и возбуждавший их неутолимое любопытство.

Всемогущий, таинственный сеньор, дворянин в черной маске стоял неподвижно рядом с графом де Гебрианом, закутавшись в плащ.

– Черная Маска! Черная Маска! – разом повторяли тысячи голосов на площади, и люди взглядом и жестом показывали на мрачного незнакомца, выражая ему свою ненависть и страстное желание мести.

Невозмутимо сносивший огонь этих взглядов, Черная Маска, со скрещенными на груди руками, всем своим видом демонстрировал надменность и пренебрежение к толпе. Разве ему было дело до поднявшегося ропота? Разве ему было дело до ненависти бессильного скопища народа? Он явился сюда, чтобы собственными глазами увидеть: жертва от него никуда не денется. Он явился сюда, чтобы полюбоваться, как в разгорающемся пламени костра будет умирать Пьер Прост – невольный хранителель зловещей тайны. Через несколько минут его мучитель будет доволен. Через несколько минут врач бедняков обратится в пепел…

Это, и только это интересовало Черную Маску. А на остальное ему было наплевать.

Как и все на площади, Пьер Прост поднял глаза и обратил взгляд на балкон. Губы осужденного искривились в презрительной усмешке, он на мгновение остановился и, повернувшись к своему грозному, призрачному врагу, крикнул:

– Гляди, не рано ли празднуешь победу? Тайна той ночи – на 17 января 1620 года – не умрет со мной!

Но его слова утонули в криках толпы – Черная Маска не расслышал ни единого звука, слетевшего с уст приговоренного. Пьер Прост двинулся дальше.

Заминка, о которой мы упомянули лишь коротко, и впрямь продолжалась совсем недолго.

Граф де Гебриан подал знак. И снова грянули барабаны и трубы.

Пьер Прост подошел к ступеням, что вели на костер, и стал твердо подниматься вверх – без помощи палачей, сопровождавших его.

Посреди костра возвышался столб с железным ошейником, или обручем. Палачи закрепили кольцо на шее осужденного и оставили одного, прикованного к этому «позорному столбу», установленному на площадке, которая должна была вот-вот превратиться в пылающую печь.

– Ничего не вышло! – прошептал Пьер Прост, обводя долгим, прощальным взглядом примолкшую, мрачную толпу. – Ничего не вышло!..

Оторвавшись мысленно от земли, он перестал думать о тех, кто, казалось, покинул его, и обратился всей душой к Господу.

Один из палачей повернулся к балкону, ожидая дальнейших распоряжений.

Граф де Гебриан переговорил с Черной Маской и подал ожидаемый знак.

Оба палача встряхнули факелами, чтобы раздуть огонь посильнее, и поднесли их к вязанкам хвороста, переложенным сосновыми пнями, из которых был возведен костер.