Ксавье Монтепен - Замок Орла

Большие, выразительные глаза, голубые и ослепительно-ясные, мягко лучились на ее нежном, тронутом печалью, бледном лице, хранившем следы недавно пролитых слез. Вокруг глаз легли синеватые круги, говорившие о горестных заботах, терзавших ее в долгую, бессонную ночь.

Когда девушка вышла из своей спальни в комнату, ее взгляд сперва остановился на преподобном Маркизе, тут же протянувшем ей руку, так что она не заметила Рауля, который стоял в стороне с бешено бьющимся сердцем.

– Дитя мое, – обратился к ней священник, – мы хотим сообщить тебе добрую весть.

Глаза у Эглантины заискрились.

– Какую же? – воскликнула она. – Что-нибудь об отце?

– Да, – ответил Маркиз. – Жан-Клод, нарядившись монахом, недавно проник к нему в темницу.

– Храбрый мой кузен! – прошептала девушка.

– Он принес узнику надежду, – продолжал священник, – сказал, что через несколько часов тот будет на свободе… с нами… в наших руках.

– На свободе!.. В наших руках!.. – едва ли не с грустью повторяла Эглантина. – О Боже, Боже мой, прямо не верится. По-моему, это слишком хорошо – разве такое возможно?

– Нет ничего невозможного для тех, кто, как мы, обладает несгибаемой волей, непоколебимой решимостью и полной, безоговорочной верой в Бога, защитника праведных дел. А посему, дитя мое, я тебе от всей души говорю то же, что Жан-Клод сказал твоему отцу: надейся!

– Я верю вам, верю, – твердила девушка. – Мне очень хочется верить… и надеяться, ведь это так прекрасно! А я столько плакала, столько страдала!..

– А теперь, дитя мое, – продолжал священник, – мне остается сообщить тебе еще одну весть, и, как мне кажется, тоже добрую.

Эглантина смотрела на священника с искренним удивлением.

– Что вы хотите этим сказать? – вопросила она. – Я не пойму, отец мой.

– Не оставила ли ты там, – продолжал Маркиз с отеческой нежностью, – не оставила ли ты там, в Шойском лесу, какую-нибудь привязанность… или воспоминание?

Эглантина залилась краской, опустила свои прекрасные глаза и ничего не ответила.

– Дорогая кузина, – сказал тут Лакюзон, – не стоит скрывать от нас дорогие тебе сердечные тайны. Милые, как твое лицо. И чистые, как твоя душа. Ты влюблена, и мы это знаем. Но добрый ангел, что хранит тебя, не вправе краснеть ни за один твой поступок, ни за одну мысль. Ты влюблена, и твой избранник – человек с благородным сердцем. Он достоин тебя.

– О кузен, – горячо воскликнула Эглантина, невольно поддавшись неодолимому женскому любопытству, – кто же тебе такое сказал?

Она запнулась на полуслове.

– Смотри! – ответил капитан.

И подтолкнул Рауля вперед.

У энергичных людей всех времен почти всегда обнаруживается свойство натуры, которое притягивает драматургов XIX столетия. Эта черта характера приводит героев к самым неожиданным развязам и эффектным сценам.

Подобное утверждение может показаться странным нашим читателям, и тем не менее нам не составило бы ни малейшего труда подкрепить его многочисленными примерами.

Именно на такой эффект рассчитывал наш капитан, когда вот так – неожиданно представил молодого барона де Шан-д’Ивера Эглантине, которая очаровательно вскрикнула, прошептала имя «Рауль» и закрыла ручками зардевшееся лицо.

Капитан с улыбкой наблюдал за ними обоими. Преподобный Маркиз в душе молился, призывая на них благословение Господа, оберегающего непорочную любовь. А Варроз знай себе накручивал седые усы, выказывая таким образом несказанное довольство и вспоминая годы минувшей юности, овеянной благоуханием былой любви.

– Дорогая Эглантина, любимая моя, – проговорил Рауль, преклонив колено перед девушкой, – с тех пор как мы расстались, я жил только одной мыслью, только одним желанием: мыслью приблизиться к вам, желанием обрести вас вновь. И вот ваш кузен, ваш брат, капитан Лакюзон, может сказать вам, что я готов был умереть, ибо думал, что вас уже нет на этом свете.

Эглантина робко подняла глаза – но не на Рауля, так и стоявшего на одном колене, а на преподобного Маркиза.

– Но как… – едва внятно спросила она, – я могу его любить – его… Рауля… его… француза?

Ответ взял на себя Лакюзон:

– Он не француз, – сказал капитан, – он благородный франш-контиец, один из наших! Люби же его, сестрица, люби всем сердцем, ибо, клянусь, он того заслуживает!

– Да, дитя мое, ты можешь любить его, – заметил в свою очередь преподобный Маркиз. – Не опускай же глаз и не стыдись, дорогая девочка, ибо с этой минуты Рауль твой жених, и скоро ты станешь его женой перед Богом и людьми. Люби, потом что любовь есть дар небесный… люби, потому что все в мире есть любовь, потому что, не будь любви, великий творец мироздания, к прискорбию своему, увидел бы, как бесплодное его творение неумолимо гибнет. Люби, потому что таков всеобщий закон, а любовь есть заповедь Божья… люби, потому что ты любима и только в любви, святой и чистой, сможешь черпать радости юных своих лет и воспоминания всей жизни!

Последние слова преподобный Маркиз произнес с легким волнением.

Эглантина и Рауль в едином порыве стали перед ним на колени и в один голос проговорили:

– Благословите нас, святой отец!

Священник возложил одну руку на черные, как смоль, волосы Эглантины, а другую – на белокурую голову Рауля.

– Будьте справедливы, будьте праведны, будьте сильны и будьте счастливы! – сказал он. – Вот что я прошу для вас у Господа.

– А сейчас, – воскликнул Лакюзон, пока наши влюбленные поднимались на ноги, – дай Бог, чтобы Пьер Прост был жив и оказался на свободе, чтобы завтра мы отпраздновали свадьбу уж как следует, не так, как у нас вышло нынче утром со слегка омраченной помолвкой.

– Дай-то Бог! – разом ответили Варроз и Маркиз.

Слабый, тусклый луч света уже проник сквозь квадратики оконных стекол в комнату, затмевая слабеющий огонек лампы, готовый того и гляди погаснуть.

– Близится час, – сказал полковник, подпоясываясь ремнем с крепкой шпагой.

– Мы будем вовремя, – отвечал Лакюзон.

Он приоткрыл дверь на улицу и наскоро огляделся.

Мимо двери валом валила толпа горожан и крестьян-горцев – все они двигались в одну сторону, к площади Людовика XI.

Капитан услыхал знакомый слабый, мягкий посвист – почти в ту же минуту из толпы выбрался человек и тут же проскользнул в дом.

То был Гарба, ординарец и правая рука предводителя горских партизан, – так, насколько нам известно, называл его сам Лепинассу.

– Знаешь дом Железной Ноги? – спросил его Лакюзон.

– Ну да, капитан, – в самом конце спуска Пуайа, аккурат напротив фонтана.

– Сколько тебе нужно времени, чтобы управиться туда и обратно?

– Полчаса, не больше.

– Проводишь туда вот этого сеньора и племянницу преподобного Маркиза – и мигом сюда.