Ксавье Монтепен - Замок Орла

– А там привидение?

– Ну конечно… и малый тот сразу в крик… схватился обеими руками за глаза и покатился с горы, точно ком.

– Он что, ослеп?

– На оба глаза.

– А вы что, матушка Готон?

– А я, знамо дело, наутек, жизнь-то дороже. Вы небось поступили бы так же, верно, дядюшка Бренике?

– Ну да, ну да, конечно…

Тут толпа ленников оживилась. Вереница, было остановившаяся, двинулась своим чередом.

Матушка Готон, погоняя быков, двинулась дальше – беседа, едва начавшись, прервалась.

Мы решились предложить эту беседу вниманию наших читателей потому, что она как нельзя лучше показывает несусветные, лишенные правдоподобия слухи о замке Орла, укоренившиеся в сознании горцев.

Выехав на эспланаду, крестьяне выстраивались в два ряда так, чтобы между ними оставалось свободное пространство – от одних ворот до других. Здесь размещали повозки со скотиной.

Приказчик держался впереди этой вереницы. По выражению его лица, напыщенному, чопорному, самоувернному и непомерно гордому, сразу было видно, что к своим обязанностям он относился с исключительной серьезностью.

То был старик лет шестидесяти, толстый и маленький, с широченными плечами и бычьей шеей. Над широким лоснящимся лицом приказчика, в красных пятнах, число коих и цвет выдавали в нем большого поклонника доброго винца, сияла лысина, на которой, впрочем, спереди сохранились три пучка седых кудряшек – последние следы некогда пышной шевелюры. Один такой пучок торчал на макушке, и еще два – чуть повыше висков. Его серовато-белесые глаза прятались под густыми, кустистыми бровями, пока еще черными, как смоль; нижняя губа, толстая и чувственная, свисала едва ли не до подбородка. Голова у приказчика была непокрыта; на нем был широкий плащ, который с трудом сходился на выпирающем животе и держался лишь на шерстяном шнуре. На коротком красном носу приказчика сидели очки без дужек, крепко обжимавшие переносицу. Он просматривал длинный список с именами всех ленников и пометками, кто, чего и сколько должен.

Время от времени он обмакивал облезлое перо в свинцовую чернильницу, которую поваренок держал перед ним на расстоянии вытянутой руки.

Словом, по этому портрету, скорее комичному, чем отталкивающему, можно с полной уверенностью заключить, что ретивый служака был вылитый монах из романов Рабле.

Однако, если полностью довериться такому описанию, можно с легкостью ошибиться. Физиономия у приказчика была презабавной – верно, но вместе с тем выражение у нее было грозным. Взгляд серых глазкок, бесстрастных и даже хищных, пронизал насквозь. Своею отвислой губой он напоминал Каракаллу [48] Каракалла (188–217) – римский император. или Нерона. А злобным лицом, с грубыми чертами, – больше походил на тигра.

Такому извергу доставляло несказанную радость видеть слезы у тех, кто проливал их по его милости. При этом он держался непоколебимо, как не ведающий сострадания палач с холодным, бесчувственным сердцем, – и владетель Замка Орла, назначивший его взимать поборы, не ошибся в выборе.

Скоро мы увидим, как приказчик справлялся со своими обязанностями.

Сверившись со списком, он выкликал ленников, число которых к этому времени заметно поубавилось, поскольку было уже далеко за полдень.

– Жан-Мари Гу, с фермы Шармон! – возглашал он.

– Мы тут, – ответил смуглый человечек, чье обветренное лицо, со шрамом от ножа, выдавало в нем чистокровного испанца.

Он вел за собой двух волов, запряженных в телегу, за которой плелась на привязи корова, а вместе с нею четыре барана.

Приказчик метнул взгляд на телегу, потом на скотину и, уткнувшись глазами в список, продолжал:

– Пять мешков пшеницы, два – ржи, три – ячменя, шестьдесят фунтов копченого сала, один окорок, пятьдесят экю наличной ходовой монетой, полуторагодовалая корова, телившаяся, четыре годовалых барана, исправных, нестриженых… Все при тебе?

– Да, мессир, все-все. А вот и полсотни экю для довеску.

Крестьянин извлек из кожаного кошелька одну за другой серебряные монеты, передал приказчику, и тот со звоном опустил их в висевшую у него на боку мошну.

– Значит, Жан-Мари Гу, говоришь, здесь все… А потребного ли веса твои мешки? Откормлены ли твои бараны?

– О, уж за это ручаюсь.

– Ну конечно, вы завсегда ручаетесь, для вашего брата это раз плюнуть. А вот мы сейчас возьмем да поглядим…

Приказчик подал знак.

Слуги мигом опорожнили телегу и перегрузили все на чашу огромных весов, предназначенных специально для замера.

Крестьянин с тревогой следил за происходящим.

Вес оказался точным. Осмотренные следом за тем бараны были признаны упитанными, а их шерсть – длинной и мягкой.

Телегу снова загрузили.

– А ферма у тебя, видать, знатная, Жан-Мари Гу, – заключил приказчик.

– Пока не жалуюсь, мессир, только все постоянной заботы требует… вот трудами праведными и сводим концы с концами.

– Под конец года наверняка что-нибудь да остается про запас, а, Жан-Мари?

– Не так чтоб уж очень много, мессир, разве что самая малость.

– А вот монсеньор другого мнения. Он увеличивает повинность на десять экю, десять мешков пшеницы, четыре меры картошки и на пару баранов.

– Но, мессир!.. – вскричал крестьянин, потрясенный до глубины души.

– Да будет, будет тебе! – не дав ему договорить, продолжал приказчик. – Дело решенное. И чтоб в следующем году все было тютелька в тютельку, не то!..

Вслед за тем он зычно прибавил:

– Жан-Мари Гу с фермы Шармон – принято!.. Следующий!

Глубоко опечаленный крестьянин хлестнул быков и покатил телегу в замок. Приказчик же, заглянув в свой список, продолжал делать свое дело:

– Пьер-Антуан Конте из Гранж-Фокона: восемь мешков овса, свинья весом три сотни, бык – восемь сотен, три сотни экю наличной ходовой монетой.

– Вот, – отвечал седовласый старик со сгорбленной спиной, которую он, как видно, не разгибал всю свою жизнь.

– При тебе все?

– Все, мессир.

– А деньги?

– Вот.

– Хорошо. Разгружаем – взвешиваем.

Вес признали удовлетворительным. Старику тоже объявили о повышении поборов. Объявление было произнесено торжественно, и телега его покатила дальше.

– Франсуа Тери с фермы Птит-Шьет, – продолжал свое приказчик. – Пятнадцать мешков пшеницы, четыре – муки, шесть – овса, три – ячменя, пять буасо [49] Буасо – старая мера сыпучих тел, равная 12,5 литра. картошки, бык весом восемь сотен, четыре годовалых барана, исправных, нестриженых, три десятка откормленных куриц, сорок фунтов масла, четыре тысячи фунтов сена, пятьдесят экю наличной ходовой монетой…

Ответа «вот» не последовало.

Приказчик вскинул глаза – и вместо старика-ленника, как ожидал, увидел перед собой прелестную девицу, бледную и дрожащую, утиравшую раскрасневшиеся глазенки кончиком платочка из хлопка.