Ксавье Монтепен - Замок Орла

– Эй, – грубо вопросил он, – а ты кто такая?

– Я дочь Франсуа Тери, – пролепетала бедная девочка.

– А где твой папаша?

– Дома.

– Почему не явился сам?

– Ему невмоготу.

– Как это!.. Что такое!.. – вскричал приказчик, подтянувшись на своих коротких ножках, точно разъяренный, расхорохорившийся петух. – Он не имел права! Что ж это значит? С него причитается! И где же его оброк?

Вместо ответа девица ударилась в слезы.

– Разве можно! – не унимался человечек, топнув ногой. – Уж, часом, не потешиться ли над нами вздумали! Франсуа Тери из самых зажиточных наших ленников! Оброк… где оброк?

– Увы, мессир, пришли серые…

– Серые пришли? Ну и что?

– И вынесли все подчистую, обобрали нас до нитки. Спалили риги и фуражные склады. Угнали быков, баранов… все-все унесли!

– И папаша твой позволил им хозяйничать у себя вот так, преспокойно, и даже не посмел перечить?

– О, он защищал наше добро, мессир… даже в драку полез. И дрался, как настоящий солдат. Одного из моих братьев тяжело ранили. А отцу проткнули шпагой бедро.

– Тем хуже для него. А как насчет оброка?

– У нас ведь больше ничего не осталось, мессир, говорю же, серые все вынесли или сожгли…

– Даже полсотни экю?

– Увы, мессир, мы думали продать быков с баранами и выручить деньги…

– И твой папаша надеялся, что ему все с рук сойдет?

– Он надеялся, что монсеньор сжалится над ним. Он так и лежит в койке – из-за раны: уж больно она донимает его.

– Что ж, тогда передай своему папаше, от меня, что ежели через неделю он не заплатит все сполна, то отправится в казематы замка – уж там-то он живо встанет на ноги.

– Помилуйте, мессир, во имя Неба! – пролепетала девица сквозь слезы. – Сжальтесь над нами!

– Ты слышала? Срок – неделя!

– Но, Господи всемогущий, как же нам управиться за такой срок?

– Меня это не касается – отстань! Через неделю – слыхала?.. Следующий!

Провожая взглядами девицу, которая от отчаяния рвала на себе волосы и била себя по лицу, ленники, выстроившиеся на эспланаде, тихо зароптали.

– Что это я слышу! – вскричал приказчик, выйдя из себя и хватив ладонью по списку; сунув потрепанное перо за ухо, он обвел всех вокруг грозным взглядом своих белесых глазенок. – Что такое я слышу! Вы что же, мужланы, хотите, чтоб стража намяла вам бока, а то ишь расхорохорились! Ежели еще услышу от кого хоть слово, глядите, монсеньор всем удвоит подать!

Угроза мигом подействовала – и вновь стало тихо, словно по мановению волшебной палочки.

И в этой мертвой тишине можно было слышать, как муха пролетит.

Между тем приказчик продолжал перекличку:

– Вдова Готон Клеман, с фермы Илай! – выкликнул он. – Так, шесть мешков пшеницы, четыре буасо картошки, сорок экю наличными, бык весом восемьсот, головка сыру весом тридцать фунтов!

– Вот, вот, мессир, – отвечала, выходя вперед дородная, крепкая баба, с которой мы уже успели познакомиться: это она рассказывала старику Бренике легенду о белом призраке Игольной башни.

При виде этой бой-бабы, лицо у приказчика смягчилось, исполнившись доброжелательства.

– Ах-ах, кумушка моя, – проговорил он, кокетливо прилизывая три свои волосинки, – а вот, стало быть, и вы?

– Как видите, мессир, я к вашим услугам, – ответила матушка Готон, сделав легкий реверанс.

– А как там наш должок, матушка?

– У меня все с собой.

– Так уж и все?

– Право слово, ежели чего и недостает, то самой малости, грешно и говорить.

– И все же давайте-ка поговорим. Так чего там у нас недостает?

– Сыру.

– Ну и ну! Как же это так?

– Понимаете, это не моя вина. Сами знаете, мне, как и всем в деревне, приходится носить молоко на сыроварню в свой черед. А коровушек моих сглазили, и они, бедняжки, перестали доиться. Но наш монсеньор кюре заговорил их да водицей святой окропил – и они снова стали дойными. Уж дайте мне немножко времени!

– И сколько же?

– Недельку.

– Даю две.

– Благодарю сердечно, мессир!

– А я, как только соберусь в Илайскую долину, непременно загляну к вам с приветиком, кумушка моя.

– Мне будет только за счастье и в радость.

– Вдова Готон Клеман, – крикнул приказчик, – принято!.. Следующий!

Вслед за тем он кликнул:

– Жак-Реми Гарба, из Менетрю-ан-Жу!.. Три тысячи сена, семьдесят пять экю, четыре мешка ячменя, три мешка пшеницы…

Никакого ответа на оклик не последовало.

– Как! – удивился приказчик. – Как! Гарба нет, что ли?

– Будет с минуты на минуту, мессир, – выходя вперед, сказал какой-то крестьянин.

– Почему опаздывает?

– У его телеги сломалось колесо недалеча от Со-Жирара. Починит и тогда подъедет.

– Ладно, займемся им в последнюю очередь.

И приказчик принялся за других ленников.

Давайте предоставим ему заниматься его нелегкими трудами, а сами перенесемся во внутренний двор замка.

С эспланады повозки одна за другой подъезжали к крыльцу с длинной лестницей, что вела к парадной двери главного здания. Антид де Монтегю стоял на верхней ступени крыльца, и каждый ленник, проходя мимо, задерживался, чтобы приветствовать его и дать ему осмотреть хозяйским глазом привезенные подати. Вслед за тем повозки сворачивали направо, выезжали на дозорный путь и останавливались на Водосборном дворе. Там слуги их быстро разгружали и распределяли провиант по складам и хранилищам. После этого повозки, порожняком, сворачивали на ту же дорогу, по которой прибывали, катили обратно через всю эспланаду и выезжали из замка.

К тому времени, когда мы приблизились к владетелю Замка Орла, уже смеркалось – день клонился к вечеру, и вереница повозок незадолго перед тем закончилась.

– Это еще что такое? – спросил Антид де Монтегю одного из шталмейстеров, находившихся рядом. – Если все кончилось, почему стража не возвращается, почему не заперли ворота?

Шталмейстер поспешил разузнать что к чему и через некоторое время вернулся на пару с приказчиком.

– Монсеньор, – смиренно, с глубоким почтением доложил тот, – мы ждем еще кое-кого…

– Кто же этот дерзкий плут, заставляющий себя ждать?

– Монсеньор, это Реми Гарба из Менетрю-ан-Жу.

– Отец ординарца Лакюзона?

– Он самый, монсеньор. Впрочем, у него есть оправдание за проволочку.

– Какое же?

– По дороге с ним случилась незадача: на подъезде к Со-Жирару у его телеги сломалось колесо.

– Пусть пеняет на себя, перед дорогой надобно все проверять.

– Что же делать, монсеньор?

– Пусть стража возвращается, и запирайте ворота!

– А как же Гарба, монсеньор?

– Пусть завтра приходит.

Приказчик уже собрался удалиться, чтобы исполнить волю хозяина, как вдруг в эту самую минуту с эспланады донесся звонкий, красивый голос: звучал первый куплет песенки, которую горцы Лакюзона переняли у обитателей долины. Песенка эта родилась в Брессе, и партизаны заводили ее лишь тогда, когда хотели посмеяться над брессанцами, которых они ненавидели и презирали всей душой.