Николай Панов - Черное золото [Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. т. XXIII]

— Стойте, мистер! — Краснов взял Ганновера за руку и отвел его вглубь комнаты.

— Что… что… что вам надо? — Ганновер старался вырвать свою слабую ладонь из железных, негнущихся пальцев Краснова.

— А вот что, мистер! Кажется мне, что сегодняшнее событие произошло не без участи я вашего проклятого треста. Я, было, и вас заподозрил сначала. Видите ли, они хотели одним ударом убить всех нас, а чтобы подозрение не пало на них, решили разделаться и с вами на всякий случай. Вот благодарность капиталистов! Но дело не в этом. Вы, пожалуй, еще начнете кричать везде о том, что случилось сегодня. Полиция подхватит и получится так, что рабочие хотели убить человека, посланного к ним для переговоров. Знаю я ваше правительство. Так вот…

— Поверьте, сэр… — Ганновер немного пришел в себя и только легкое дрожание выдавало его волнение. — Поверьте, я так признателен вам… Если бы не вы… — голос представителя снова осекся.

— Ну хорошо, идите и не болтайте вздора. Мы сами сможем разделаться с нашими врагами. Но помните, вы обещали!..

Освобожденный американец как-то странно мотнул головой и исчез в темной дыре двери. На лестнице утихали его неровные, заплетающиеся шаги.

Теперь Краснов обратил внимание на остальных. Петерсон и негр приблизились к нему, тиская его руки в своих потных, холодных руках. Только Джемс не принимал участия в обшей благодарности: еще до ухода представителя он вытащил из кармана небольшой браунинг и тихо выскользнул из комнаты.

— Но кто же это? — старик Петерсон дрожал от негодования. — Неужели Уот? Свой брат, рабочий… неужели?

— Конечно же, товарищ! Это работа ку-клукс-клана! Я подозреваю, что Уот и на фабрику-то поступил как член этой подлой организации. Придется нам еще побороться с ними: они не оставят этого дела. Я, видите ли, сразу заметил, что с этим Уотом что-то неладно: уж очень он волновался, глаза у него так и горели, как у крысы. А потом я все вспоминал, где я его видел, и вспомнил. Еще во время стачки в Чикаго он был среди стачколомов. Мы тогда здорово помяли им бока. Только вот вспомнил-то я поздно.

— А бомба? Как вы могли предупредить?

— Ну, это-то как раз пустяки. Я все время следил за ним. Ну, а как он стал поглядывать вниз да зажег спичку, тут я начал понимать. Затем опустил руку под стул и нащупал шнур. Дошел до конца и обжегся. Все это, знаете, вздор по сравнению с нашими белогвардейцами. Вот, когда я у нас в Москве, в Чрезвычайной комиссии работал, там были дела!

В комнату тихо пошел Джемс и остановился у дверей.

— Убежал? — Краснов с ясной улыбкой посмотрел на Джемса.

— Да. To-есть… Откуда вы знаете, что я ходил за ним? Я действительно хотел поймать Уота. Представьте себе: он сидел внизу и ждал взрыва! Когда увидел меня с револьвером, побледнел, как бумага, и бросился к дверям. Я его только и успел раза два сапогом ударить. Конечно, можно было застрелить его.

— И правильно сделали, что не стреляли. Это дело нам необходимо замять. Представитель треста будет молчать. Вот бы только печать не пронюхала.

Печать все-таки пронюхала кое-что. Конечно, не таунширская печать. В самом Тауншире не выходило ни одной газеты — все печатники присоединились к всеобщей забастовке. Зато в других городах, начиная со стального огромного Питтсбурга и кончая Нью-Йорком и Чикаго, жизнь кипела вовсю. Внимание всех и в особенности Питтсбурга било устремлено на мертвый, застывший Тауншир. Еще бы, ведь этот город был одной из главных основ Центрального треста. И вполне понятно нетерпение, с которым член правления в Питтсбурге, мистер Гарвей, ежедневно развертывал свежие номера газет. Увы! Других источников информации у него не было: ни одни аппарат, соединяющий Питтсбург с Таунширом, не работал уже третий день.

Как полагается, газеты сильно преувеличивали и извратили то, что произошло в «Свободном рабочем». В вечерних выпусках питтсбургского «Ньюса» появились экстренные телеграммы о свидании рабочих с представителем трестов. Писали о том, что изголодавшиеся, рассвирепевшие стачечники чуть не убили уполномоченного, который не хотел пойти на уступки. Упоминали о ряде выстрелов, которыми члены Стачечного комитета обменялись с подоспевшими полицейскими, о том, что один из членов комитета был убит товарищами за предательство и похоронен под полом «Свободного рабочего». Одним словом, целая страница неправдоподобной чепухи, набранной крупным шрифтом! И это вранье распространяли миллионы газетных экземпляров и тысячи говорящих машин выкрикивали его на всех перекрестках!

Мистер Гарвей, член правления Центрального треста, с бешенством скомкал газетный лист и запустил его в угол кабинета мимо лица неподвижного, подобострастного лакея.

Член правления, мистер Гарвей, был не в духе. И было из-за чего. Уже не говоря о том, что целый день его толстая, откормленная фигурка мелькала по улицам в блестящем авто, взлетала на сороковые этажи контор и банков, подведомственных тресту, сидела у приемников радиографов, передавая распоряжения во все концы Соединенных Штатов. Но сидеть в Питтсбурге, всего за 200 верст от этого проклятого Тауншира, и не знать, что в нем делается!!!

Вместе с началом стачки исчезли все культурные достижения XX века! Тауншир, город, выстроенный по последнему слову техники, превратился в какую-то дикую деревню! Все средства сообщения прерваны! Нет электрической энергии! Поезда не ходят! Этот идиот Ганновер молчит как дурак! Трест ежедневно терпит огромные убытки! Нет, мистер Гарвей положительно не может больше выносить отсутствия сведений!

Мистер Гарвей сидел на патентованном диване в своем кабинете на тридцать пятом этаже питсбургского небоскреба, принадлежащего Центральному тресту, и негодовал. Но негодовать может всякий бездельник. Нужно посоветоваться с коллегами и выяснить истинное положение дел.

Протянуть белую, жирную, унизанную драгоценными камнями руку и нажать рычаг настольного радиофона было очень просто. Маленький, привинченный к столу аппарат наполнил комнату тихим жужжанием. Круглое выпуклое стеклышко над ним переливалось всеми цветами радуги. Член правления продолжал нажимать рычаг.

— Слушаю! — Аппарат перестал жужжать и покорно выбрасывал отрывистые, хриплые слова, в то время как в стеклянном кружке появилось яркое изображение худого, гладко выбритого лица. Гарвей соединился с нью-йоркским представителем Центрального треста.

— Мистер Пэн? — Прямо сидя перед аппаратом, Гарвей внушительно произносил каждое слово, строго глядя в стеклянное изображение, — говорю по поводу таунширской стачки. Город отрезан. Никаких известий. Газеты несут вздор. Ваше мнение по этому поводу?