Владимир Зарвин - Иголка в стоге сена

В памяти всплывали картины набега на имение Колычевых: истошные женские крики и обагренные кровью стены, жаркое, трескучее пламя над теремом, рвущееся в жутком танце к зимнему небу…

…Воспоминания об огне пугали и странно завораживали беглого душегуба, истребившего той страшной ночью в себе остатки человечности.

Ему вновь хотелось выпустить из души пламя, от которого запылало имение Колычевых, вновь ощутить власть над чужим духом и плотью, упиться людским ужасом и болью.

Словно в наваждении, вновь и вновь обращался он к Сатане за помощью, обещая в обмен на его покровительство залить мир кровью.

И все же он не смог сдержать изумления, когда на третий день его пребывания в деревне дверь в курную избу отворилась, и на пороге возник извечный враг Божий.

У Дьявола было лицо фон Велля, его взгляд, его голос. За его спиной растерянно топтались жолнежи Волкича, утратив в присутствии адского гостя всю свою свирепость.

— Как ты меня нашел? — просипел он внезапно пересохшей гортанью. — Ни одна живая душа не знает, где я скрываюсь…

— Так уж ни одна! — холодно усмехнулся бес. — По мне, не было ничего легче, чем догадаться о месте твоего пребывания. Эта деревня более других удалена от Самбора, затеряна среди лесов и болот. Можно ли в сих краях найти пристанище лучше? Едва ли сюда нагрянет польская стража!

— А вот здесь ты ошибся! — радостно оскалился Волкич. — Стражники тут уже побывали!

— Знаю, — презрительно поморщился Дьявол, — я видел их в трех верстах отсюда. Они направлялись в деревню углежогов. Могу сказать лишь одно: польская беспечность может сравниться лишь с польской надменностью.

Эти болваны в сверкающих латах ездят вдоль дорог, и если поблизости оказывается селение, отряжают туда пару-тройку солдат. Те спрашивают у старосты, нет ли в деревне чужаков, и, получив отрицательный ответ, убираются восвояси.

О том, чтобы усомниться в правдивости старосты и обшарить деревню, не может быть и речи. Они слишком уверены, что страх перед ними помешает мужикам солгать. А страх как раз заставляет их врать, и весьма убедительно.

Страх за жизнь родни, взятой в заложники твоими подручными. Ты ведь взял в заложники их жен и детей, Волкич? Посему я даже не сомневался в том, что польские лентяи не потревожат твоего логова!..

— Все-то ты знаешь… Дьявол! — прохрипел, подрагивая от ненависти, Волкич.

— В иные времена я бы загнал тебе эти слова кинжалом обратно в глотку, — мечтательно улыбнулся бес с личиной фон Велля, — но сейчас ты мне нужен живым, и посему я прощаю тебя.

— И ту мою оплошность на заставе тоже прощаешь? — усомнился в искренности Дьявола боярин.

— Пути Господни неисповедимы. Бегство московита и княжны мне даже на руку. То, что провожатый Корибута остался в живых, лишь уверило Воеводу в причастности Москвы к гибели Князя, — фон Велль, казалось, излучал благодушие. — Знаешь, Волкич, а ведь Воевода и тебя считает лазутчиком Москвы!

Боярин лишь презрительно фыркнул в ответ.

— С ним, как и с тобой, приятно иметь дело, — продолжал бес-крестоносец, — достаточно заронить в его душу подозрение, а уж он, со своей богатой фантазией и ненавистью к Москве, сам домыслит то, что нам нужно…

Одним словом, я доволен тобой. Каким бы образом ни закончилась моя затея, она явно не упрочит мир между Московией и Королевством. Нам лишь останется подбрасывать дрова в костер их взаимной ненависти.

Считай, что побег твоих пленников меня даже обрадовал!

— Ты снял гору с моей души, господин! — как ни противно было Волкичу подобное обращение к тевтонцу, он никак не мог от него отвыкнуть. — Но я надеюсь, ты прибыл сюда не только для того, чтобы поделиться своей радостью?

— Угадал, боярин, у меня для тебя есть еще кое-что. Вели своим людям выйти за дверь, ибо то, что я скажу сейчас, не предназначено для их ушей.

Привстав с укрытого шкурами ложа, Волкич дал знак своим подручным удалиться.

— Я весь внимание, господин, — вкрадчиво произнес тать, когда они остались наедине.

— Планы изменились. Ты не поедешь в Кенигсберг.

— Вот как? — в душу Волкича закралось подозрение в том, что тевтонец готовит ему западню. — Если не в Кенигсберг, то куда же тогда? Ты же знаешь, здесь мне оставаться нельзя…

— Отправишься в Ливонию. Там ты будешь не в меньшей безопасности, чем под защитой Кенигсбергских стен. Ландмайстер Плеттенберг уже знает о твоем скором приезде, так что, на границе тебя встретят.

— Но почему в Ливонию? — Волкич никак не мог расстаться с мыслью о побеге на орденском корабле.

— Ты хочешь знать планы Великого Магистра? — насмешливо поднял бровь фон Велль. — Не слишком ли много на себя берешь, боярин?

— Должен же я знать, какую участь ты мне уготовил, — мягко произнес Волкич, пытаясь усыпить подозрительность крестоносца, — так мне будет легче подготовиться к исполнению твоего замысла…

…- Или, вернее, сбежать, не исполнив его, — с холодной улыбкой закончил за него фон Велль, — ты ведь об этом помышляешь?

— По правде сказать, я давно уже уплатил Ордену все свои долги, — Волкичу едва хватило сил, чтобы сдержать свой гнев, — а последняя моя услуга ему и вовсе бесценна!

— Уплатил ты долги или нет, решать будет Капитул! — прервал его фон Велль. — Но поскольку ты, и впрямь, не нужен Ордену, то мог бы получить от него свободу. Однако подумай, сможешь ли ты по уму распорядиться ею?

Предположим, ты скроешься где-нибудь в Моравии — в землях чехов и словаков. Какое будущее тебя там ждет? Ни собственных владений, ни громкого имени.

Не могу поверить, что тебя, с твоей гордыней, устроит такое бытие. Жить ты привык на широкую ногу. Если у тебя и есть золото, ты его быстро промотаешь. Что будешь делать дальше?

Поступишь на службу к одному из тамошних Владык? Но им хватает и своих вассалов, да и земли у них поменьше, чем у Московского Князя, — всех не наделить. Вновь займешься разбоем, чтобы вскоре кончить жизнь на плахе?

— Может быть, так, а может, и нет! — вышел из себя Волкич, — тебе-то какое дело, ты что, можешь мне предложить что-нибудь лучшее?!

— А как ты сам смекаешь? — тевтонца, казалось, забавляла ярость душегуба. — Если бы мне не было тебе чего предложить, стал бы я затевать сей разговор?

Боярин в ответ лишь стиснул зубы.

— Наступает время больших перемен, — продолжал между тем Командор, — и от всех нас зависит, какое грядущее принесут они нам.

— «Нам» — это кому? — хмуро переспросил, Волкич, — о ком ты говоришь, господин?

— Тебе, мне, всему христианскому миру. Но тебя, как я понимаю, заботит лишь собственная судьба? О ней мы и поговорим.

Вскоре начнется война на северных рубежах Московии. К сожалению, начнем ее не мы. Орден нынче недостаточно силен, чтобы вступать в борьбу с Московским Княжеством.