Владимир Зарвин - Иголка в стоге сена

Нет, Всевышний не препятствовал планам своего слуги, напротив, он всемерно способствовал их осуществлению. И Руперт убедился в этом, когда на дороге со стороны Самбора, наконец, показались всадники. Двое из них, правда, были простыми жолнежами, но третий, судя по доспехам, явно принадлежал к шляхте.

Сердце Командора радостно затрепетало, когда в стремительно приближающемся знатном воине он узнал племянника Воеводы. Ему, наконец, стал понятен божий замысел.

«Вот почему Господь медлил, — пронеслось в голове у фон Велля, — он освобождал дорогу от обозников и солдат, чтобы послать мне более жирную добычу! Смерть шляхтича ударит по дружбе Унии и Москвы больнее, чем гибель десятков простолюдин! Знать Унии возмутила смерть Корибута? Что ж, поляки, вот вам еще повод для возмущения! Считайте сие убийство платой за Грюнвальд!»

— Тот, в блестящих доспехах, — мой! — с ледяной усмешкой сказал он подручным. — А вы берите на себя двух других. Господь услышал мои молитвы!

Фон Велль вскинул к плечу арбалет, целясь сквозь переплетение ветвей в молодого поляка, не помышлявшего о нависшей над ним опасности.

— Опустите арбалет, Брат Руперт, иначе я сам выстрелю в вас! — раздался над ухом Командора звонкий молодой голос.

Слова эти прозвучали для рыцаря столь неожиданно, что он замер от изумления, так и не спустив тетиву.

— Вы не ослышались, Брат Руперт, — произнес тот же голос, который невозможно было спутать ни с одним другим, — если вы не опустите оружие, я буду вынужден всадить в вас стрелу!

Фон Велль обернулся, не веря своим ушам. Молодой оруженосец, стоя неподалеку от наставника, целился в него из арбалета. Позиция для стрельбы была отменная: и рыцарь, и трое кнехтов, сгрудившихся вокруг своего господина, были у Готфрида на прицеле. Конечно, убить он мог лишь одного из них, но сей факт не прибавлял крестоносцам радости.

— Ты, видно, повредился умом, Готфрид! — холодно произнес Руперт, с трудом приходя в себя от нежданной дерзости подчиненного. — Как ты смеешь мне угрожать? Или ты забыл, кто я, кто ты и что мы здесь делаем?

— Нет, Брат Руперт, я хорошо помню об этом…

— Значит, ты забыл то, о чем мы говорили, возвращаясь с лесной заставы? О том, что в борьбе с врагами Ордена и Веры все средства хороши!

— И это я помню, — кивнул головой юный оруженосец.

— Тогда в чем дело?! — вышел из себя Руперт.

— В том, что я не позволю достойному рыцарю, служившему мне образцом храбрости и чести, превращаться в грязного убийцу, стреляющего в жертву из-за кустов! Не дам пятнать священное дело Ордена, носящего имя Пречистой Девы!

«Мальчишка, и впрямь, сошел с ума, — подумалось фон Веллю, — обойти бы его сейчас с боков или броситься сзади и отобрать арбалет!..»

Но Руперт понимал, что это едва ли осуществимо. Готфрид был не только метким, но и быстрым стрелком. Если бы один из кнехтов посмел сделать неосторожное движение, юноша уложил бы его на месте. Потом, конечно, его бы разоружили, но за это одному из слуг Ордена пришлось бы поплатиться жизнью.

— Ты предстанешь перед судом Капитула! — в гневе прорычал Руперт, бессильно наблюдая сквозь ветки кустарника за тем, как молодой поляк и его люди, благополучно промчавшись мимо засады, скрылись за поворотом дороги.

— Я отвечу Капитулу то же, что и вам, Брат Руперт: пусть поляки — враги Ордена, но, борясь против них, мы не можем пренебрегать законами рыцарской чести. Вступите с ними в открытый бой, и я буду биться с вами плечом к плечу! До победы или до смерти, как мне положит Господь! Но пускать врагам стрелы в спину из засады я не буду, клянусь в том Верой и славным именем предков!

Фон Велля, слушавшего сумбурную речь юноши, внезапно охватило тяжкое, болезненное чувство. Он вспомнил, как когда-то по приказу переступил черту, ставшую непреодолимой для Готфрида, уверив себя в том, что каждый поступил бы так же на его месте.

Теперь мальчишка, коего он учил рыцарским доблестям, преподавал ему урок благородства, напоминая о том, что совесть и честь — выше приказа. И он готов был отстаивать свою правоту перед высшими чинами Ордена, не страшась наказания, на что в свое время не решился Руперт.

Сознание собственной ущербности било по самолюбию тевтонского Командора еще больнее, чем неповиновение оруженосца. Он мог бы простить юноше трусость, но не смог извинить бесстрашия, напомнившего ему о собственном былом малодушии.

«Что ж, Готфрид, ты сам выбрал свою судьбу! — принял про себя решение фон Велль. — Ты мог бы укрыться за приказом, как за щитом, но предпочел выйти на бой с открытым забралом. Кто же теперь виноват, в твоей смерти, кроме тебя самого?»

— Я понял тебя, — произнес он примирительным тоном, бросив наземь свой арбалет, — успокойся, мой мальчик, ты меня убедил. Впредь я не нарушу законов рыцарской чести!

— Это правда, Брат Руперт? — неуверенно вопросил юноша, все еще держа оружие наготове.

— Клянусь жизнью! В жестокой и страшной борьбе, которую мы ведем во славу Веры и Ордена, сердца нередко черствеют, и мы забываем о том, что для рыцаря есть вещи важнее политической целесообразности и военного успеха.

Могу ли я сердиться на тебя, мой добрый Готфрид, за то, что ты мне напомнил о них? Нельзя упрекать человека в том, что он справедлив и честен. Я не стану сообщать Капитулу о твоем проступке. Давай обнимемся, как братья, и забудем о нашей размолвке!

В глазах юноши блеснули слезы. Тронутый словами фон Велля, он положил на снег самострел и доверчиво шагнул в объятия наставника.

Руперт ждал этого. Движением быстрым, как бросок змеи, он обнажил привешенный к поясу корд и вонзил гибельное жало Готфриду в основание шеи. Он намеренно бил сзади, чтобы, вынимая из раны клинок, не забрызгаться кровью.

Вздрогнув от внезапной боли, Готфрид отпрянул назад, и глаза его встретились с глазами убийцы. Странно, но во взгляде юноши фон Велль не встретил ни смертельного ужаса, ни запоздалой злобы. В нем читалось лишь изумление и безмерное разочарование в человеке, которого оруженосец еще недавно боготворил.

— Прости, Готфрид, но я не мог поступить иначе, — холодно произнес Руперт, снегом утирая с кинжала кровь. — Ты, и впрямь, благороден, но что толку в благородстве, несущем вред делу Ордена? Ты витал в облаках со своей честностью, так ступай туда, где ее оценят по достоинству и где она не помешает нашей борьбе!

Глаза юноши закатились, и он тяжело осел на снег, тут же окрасившийся кровью. Кнехты фон Велля созерцали это страшное зрелище, поодаль. Им еще не приходилось видеть, чтобы тевтонский рыцарь отправлял на тот свет собственного оруженосца.

— Что встали, словно пни? — сурово бросил им Руперт, вкладывая корд в ножны. — Оттащите изменника вглубь леса и бросьте на поживу волкам! Но прежде разденьте донага. При нем не должно оставаться ничего, что выдавало бы его принадлежность к Ордену!