Трофим Борисов - Портартурцы

— Нет, что вы, ваше превосходительство! Но все же при более близком соприкосновении каждый в надежде на товарищескую поддержку.

— Нельзя набивать окопы людьми! — выкрикнул Фок.

Генерал Кондратенко обернулся и взглянул на группу офицеров, в середине которой размахивал руками Фок.

«Вечно спорит, — устало вздохнул Кондратенко. — Разве до споров сейчас, когда по горло дела, когда должна быть сплоченность, когда, враг на вороту висит? Тяжело. События развертываются, а мы как дети. Впрочем, кто виноват во всей неподготовленности, во всей неразберихе?.. А тут еще это пасхальное яичко — Дальний… Дорогая игрушка, а придется бросить!»

Генерал вздохнул и провел рукой по лбу. Все видели, что он сильно утомлен. Объезд позиций, разговоры, неудовлетворенность возведенными укреплениями, пассивные действия северной армии расстроили его.

«Непонятно! — мысленно воскликнул Кондратенко, — Никакого движения со стороны севера. Значит, там у них еще большая неподвижность и неподготовленность».

Генерал достал из бокового кармана лист исписанной бумаги и сделал несколько пометок.

«Зачем было заваривать кашу? — думал он. — Зачем забивать миллионы па Дальний? Зачем затолкали в порт-артурскую лужу весь флот? Сидели бы во Владивостоке, а здесь оставили небольшие заслоны». Кондратенко тряхнул головой, засунул в боковой карман приказ Стесселя, на котором делал пометки, и подошел к генералу Фоку.

— Нужно отличать трусость от чувства самосохранения, чувства, присущего каждому живому, организму, — горячился Фок. — Без этого чувства все живое погибло бы, но крайность во всем вредна, поэтому природа в противовес ему дала людям чувство любви, а общество выработало понятие о долге. Так называемой храбрый этого не замечает и, вырвавшись из беды, в которую лез без рассуждений, приобретает кличку отчаянного. Всех трусов стоит делить на две категории. Трусы меньшинства под влиянием страха теряют способность мыслить; они не могут отдать отчета в собственных действиях. У отдельных личностей этой категории появляется автоматизм первобытного человека, который, владея только дубиной, в случае опасности надеялся на ноги, попросту удирал. К счастью, таких у нас нет. Многие из нижних чинов при охватившем их страхе зачастую проявляют странную деятельность, например, стараются всунуть в затвор сразу несколько патронов или начинают вынимать вещи из своего мешка и снова укладывать. Даже есть такие, которые под влиянием опасности как бы онемевают, падают и стараются влезть в землю, усиленно работая коленками.

— Эк, хватил! — поморщился Кондратенко. Остальные слушатели переглянулись.

— Но это продолжается недолго. Вдруг кто-нибудь крикнет: «А я испугался». И захохочет. Смотришь, приходят все в себя и начинают работу при новой обстановке, причем совершенно спокойно и разумно, как и до появления опасности. Я лично поддавался такому же страху, как и все, но затем тотчас приходила мысль— не заметил ли кто мой страх? Смотрю на окружающих, вижу — никто не заметил. Меня обыкновенно поражало удивительное спокойствие и простота всех окружающих меня нижних чинов. Как я ни старался быть спокойным, но я чувствовал, что мне до их спокойствия далеко. Господа офицеры более чувствительны и не так скоро приходят в себя. Но зато между ними есть и такие, которые составляют блестящее исключение. Между нижними чинами таких исключений мне не приходилось видеть. Может быть, это оттого, что из них никто и не думает выделяться. Следовательно, рассчитывать на какое-то особое нравственное влияние, о котором думают многие офицеры, не приходится. Хорошо уж и то, если сам офицер вовремя очухается и примется за выполнение возложенных на него создавшейся обстановкой задач. Это крепко нужно запомнить господам офицерам.

«Неуместные речи, — хотел сказать Кондратенко, но удержался. Фок замолчал и оглядел окружающих. Офицеры стояли, понурив головы.

— Что вы скажете по этому вопросу, Роман Исидорович? — обратился Фок к Кондратенко.

Кондратенко не любил Фока. Он устал, ему хотелось отдохнуть и обдумать создавшееся положение.

«Помощи, помощи нет с севера, — вертелось в голове генерала. — Огромный район, неисчислимые ценности сосредоточены на маленьком пыльном неплодородном полуострове… Что разглагольствовать?.. Действовать, действовать нужно!»

— Вы о чем, генерал?

— Об обязанностях офицеров, о их нравственном воздействии на солдат.

— Об этом говорилось и говорится. Нам нужна хорошо развитая и обученная солдатская масса, преданная делу и понимающая честь нации. Но если та или другая воинская часть дрогнет и обратится в бегство, то я всецело буду винить офицеров. Нужно любить вверенных вам солдат, и тогда в бою мы получим исключительные примеры стойкости.

Генералы ушли в помещение вокзала.

— Мы выслушали внушительное поучение, — сказал иронически Двайт. — Но старик прав. В пылу гнева мы не должны поносить солдат. Их ошибки — наши ошибки.

2

Во время ужина Кондратенко долго приглядывался к Фоку. Сутулая фигура армейского генерала не гармонировала с его порывистыми, угловатыми движениями. Прямой н длинный нос на осунувшемся старческом лице казался слишком тонким и прозрачным. Бакенбарды и сверлящий взгляд глубоко сидящих глаз подчеркивали бледность кожи.

— Я думаю, — начал разговор Кондратенко, — в дополнение к траншеям, вырытым по вашему, Александр Викторович, указанию, мы поручим инженер-капитану фон Шварцу спустить окопы лишь на Восточном фронте. Что же касается других склонов Наньшаня, то на них работы проведем впоследствии. Давайте укрепим надежнее самые уязвимые места.

— А как, бойницы и козырьки по кромкам окопов?

— Полковник Третьяков как будто против бойниц, но они нелишни, вы совершенно правы.

— Опыт показал, что козырьки вполне оправдывают себя. О них еще не знают японцы и нарвутся. — Фок, вздернув плечами, самодовольно улыбнулся. — Только не следует делать их из длинных досок, а то один снаряд причинит много вреда.

— Два яруса окопов очень хорошо, но нужно иметь больше солдат, — сказал вошедший полковник Третьяков.

— Нижний ярус хорош для настильной стрельбы, но для обстрела оврагов следует держать стрелков у верков позиции. Дело само себя покажет, Роман Исидорович, — продолжал Фок, обращаясь только к Кондратенко. — Ни вам, ни мне не заблагорассудится держать окопы во время боя пустыми. Но, повторяю, я против сплоченности в траншеях тогда, когда их забрасывают ядрами и осыпают шрапнелью.

Генералы умолкли. Щеки моложавого лица Кондратенко опустились. У него были задумчивые округлые, глаза. Густые усы и бородка клином делали лицо Романа Исидоровича суховатым и строгим.