Чуфо Йоренс - Я подарю тебе землю

И в эти неспокойные времена к прочим проблемам добавилось еще одно крайне неприятное обстоятельство. Рим объявил о предстоящем отлучении от церкви, что могло повлечь за собой большие бедствия, вплоть до потери графством независимости и нового вторжения сарацинов. В притонах, трущобах и подворотнях только и говорили, что об отлучении. Духовенство, подчиняясь указаниям Рима, пророчило графству самое мрачное будущее и в самых обычных событиях усматривало дурные предзнаменования. С амвонов тут и там вещали про историю царя Давида — как яркий пример того, какие проклятия влечет за собой грех похоти, и теперь эти проклятия неминуемо должны пасть на Барселону. Короче говоря, противостояние между сторонниками Папы и графа крепло день ото дня, и вскоре положение обещало стать совсем скверным.

Альмодис мечтала родить сына, который смог бы осуществить мечты и надежды ее супруга, поскольку его первенец Педро Рамон, рожденный в браке с Изабеллой, оказался совершенно никчемным. При барселонском дворе она могла положиться лишь на двоих: Лионор, ее придворную дама, которой она поверяла все свои заботы и горести, и Дельфина, карлика, развлекающего ее в часы досуга долгими беседами, неизменно сводящимися к теме беременности. Поскольку аббат Сен-Жени остался в Тулузе, по рекомендации одного из придворных Альмонис нашла нового духовника, падре Льобета, и он стал, пожалуй, единственным человеком в новом окружении, которому она могла доверять: она не верила льстивым речам царедворцев, неустанно вьющимся вокруг; куда больше по душе ей оказался этот человек, скорее похожий на воина, чем на священника, он всегда говорил, что думает, не прогибаясь перед ней и не пытаясь угодить.

В то утро графиня заговорила об этом с Лионор, когда они вместе трудились над гобеленом с изображением цветов и трав.

— Скажи, Лионор, как ты думаешь, когда я стану матерью?

— Это известно одной лишь природе, сеньора. Трудно что-либо предсказать. Но я вам одно скажу: чем меньше вы будете об этом думать, тем скорее исполнится ваше желание.

— Увы, положение дел таково, что мое желание трудно осуществить. Мой муж все время на войне, а на расстоянии соитие невозможно.

— Но зато когда он возвращается, вы с ним не вылезаете из постели.

Графиня вздохнула. Оглядевшись, не подслушивает ли кто, она наклонилась к самому уху дамы и прошептала:

— Лионор, я должна кое в чем тебе признаться. Знаю, я не должна говорить о таких вещах, и будь здесь моя мать, она устроила бы мне выговор. Но тебе я сказать могу.

— Я вас слушаю, сеньора. Вы же знаете, я буду нема, как могила.

— Видишь ли, когда мой сеньор супруг входит в меня, он весь полон страсти, но потом...

— Что потом, сеньора?

— Не знаю, как объяснить, но мне кажется, что для таких вещей требуется время, а...

Лионор выжидающе посмотрела на неё.

— Одним словом, вулкан его страсти извергается слишком быстро, не успев воспламенить меня. Думаю, именно так будет правильнее сказать.

Лионор на миг задумалась.

— Мне кажется, сеньора, у вас есть средство, чтобы справиться с этой бедой.

— И что же я могу сделать?

— Заниматься этим чаще, сеньора. Тогда ему проще будет держать себя в руках и он продержится дольше.

— Но, Лионор, что я могу поделать, если вижу его лишь от случая к случаю? Или мне вместе с ним отправиться на границу воевать с неверными?

— А ведь это неплохая мысль. Мужчины порой бывают такими странными. Но если он целый день будет биться с маврами, а ночью отдыхать, лежа на вас, не сомневаюсь, что вы вернетесь в Барселону с ребенком во чреве. Порой походное ложе в этом смысле намного лучше, чем пуховые перины.

Стремление родить сына стало для Альмодис навязчивой идеей, ведь чтобы упрочить своё положение, ей нужно было подарить графу наследника. Она пользовалась любым предлогом, чтобы свести к этой теме разговоры с Лионор, Дельфином и даже с падре Льобетом. Она просто не давала им покоя, донимая этими разговорами со свойственной ее характеру настырностью.

Дождливым утром, когда карлик помогал ей поливать цветы в зимнем саду, Альмодис подступила к нему все с теми же не дающими ей покоя вопросами.

— Скажи, Дельфин, как ты думаешь, что произойдёт, когда придет срок? Стану ли я матерью или по-прежнему останусь бездетной? Что тебе подсказывает чутьё?

Пронзительный голос карлика разнесся эхом под сводами зимнего сада.

— Я вам уже говорил тысячу раз, что мои видения всегда приходят внезапно. Иногда я вижу совершенно незначительные вещи и очень редко что-то действительно важное.

— Я это прекрасно знаю, но все же ответь, чего мне следует ожидать?

— Ну что ж, признаюсь, меня действительно не так давно посетило видение, вот только его не назовешь благоприятным.

— Ради всего святого, Дельфин! Скажи, что ты увидел! Разве не разгадал прекрасный Иосиф сны фараона, и разве его предсказания не сбылись?

Дельфин до сих пор не пришел в себя после жестоких слов графини, когда он после той ужасной резни при нападении пиратов, пришел к ней в каюту.

— Что ж, сеньора, если вам интересны видения труса, я расскажу.

— Послушай, Дельфин, я не собираюсь вымаливать у тебя прощения. Если решил прочитать мне нотацию, я поговорю с тобой иначе, чтобы быстрее дошло. Так что, если предпочитаешь услышать все те же вопросы после того, как получишь десятка два плетей, то за этим дело не станет. И уж поверь, после этого тебе будет не до каламбуров.

— Сеньора, вы назвали меня дерьмом и тварью в присутствии доньи Лионор.

— Я назвала тебя так, как ты в ту минуту заслуживал. Кстати, ты забыл, что ещё я назвала тебя трусом. Так что не выводи меня из себя и расскажи о своих видениях.

Карлик прекрасно знал, что он может себе позволить, а что — нет, а также понимал, что иногда может подурачиться, но уж если хозяйка заговорила серьёзным тоном, тут уж шутки в сторону.

— Видите ли, однажды вечером, вскоре после нашего приезда в Барселону, я перебрал местного вина — знаете, такого сладкого, оно называется москатель. Оно очень коварное, это вино: от него так и тянет ко сну, и вдруг я понял, что не в силах добраться до своих покоев, и уснул прямо где пил — в конюшне на тюках соломы. И тогда мне приснилось кое-что странное.

— Кончай тянуть кота за хвост, Дельфин, и переходи к сути.

— Ну хорошо, сеньора. Я видел вас и донью Лионор в вашем кабинете, а потом вдруг послышался чей-то пронзительный плач. В глубине комнаты — там, где лежат ваши пяльцы — стояла огромная колыбель, способная вместить нескольких младенцев. Вы с доньей Лионор наклонились над ней и увидели на дне колыбели два свертка. Откинув полог, вы обе застыли от ужаса, увидев, что один новорождённый до крови расцарапал другому лицо.