Альфред де Бре - Кровь баронов

Повинуясь непреодолимому влечению, старый купец встал и подошел к обеим женщинам; не сводя глаз с Маргариты, он смотрел на нее с восторгом и таким глубоким волнением, что это поразило госпожу фон Гейерсберг.

—　Кто это?　— спросила она Марианну.

—　Какой-то купец, сударыня,　— отвечала девушка.　— Он сказал, что вы ему назначили здесь свидание.

Выражение тягостного изумления пробежало по лицу госпожи фон Гейерсберг.

«Как!　— прошептала она.　— Неужели простой купец? О, нет, это невозможно!..»

Она знаком подозвала Шлоссера и ласково отпустила от себя Марианну, которая поспешила к Маргарите.

Купец подошел с изящным, почтительным поклоном, в котором сказывался дворянин; этот поклон не ускользнул от внимания госпожи фон Гейерсберг.

—　Правда ли, любезнейший, что я звала вас сюда?　— спросила она, внимательно рассматривая его.

Да, сударыня, и вот письмо, которого вы меня удостоили, и к которому было приложено другое письмо, написанное очень дорогой рукой, давно уже покрытой холодом смерти.

—　Это так,　— сказала госпожа фон Гейерсберг, узнавшая свой почерк,　— но каким образом это письмо попало в ваши руки?

—　Потому что оно было адресовано на имя рыцаря Герарда фон Брука, а рыцарь Герард фон Брук — я.

—　Но к чему же этот купеческий костюм, который так странно противоречит вашим изящным манерам…

—　Это маска, сударыня!

Госпожа фон Гейерсберг почувствовала облегчение и вздохнула.

—　Потрудитесь идти за мной в ту комнату,　— сказала она мнимому купцу, указывая ему на соседнюю с большой залой комнату.　— Мы там поговорим свободнее.

Он сделал движение, будто хотел подать руку госпоже фон Гейнсберг, но тотчас поправился и только снова поклонился.

Как только они вошли в маленькую гостиную, как только Вальдемар запер дверь, он взял стул и сел возле госпожи фон Гейерсберг.

—　Эта молодая девушка, которая с вами,　— сказал он взволнованным голосом,　— дочь моя… не правда ли?

Госпожа фон Гейерсберг колебалась.

—　Не бойтесь ничего,　— сказал он ей.　— Я тот самый человек, который обожал вашу несчастную подругу, и которому она отдала и сердце, и жизнь. О, не отвечайте! Я чувствую что-то, что говорит мне, что эта прекрасная и благородная девушка — то самое дитя, которое я считал навсегда потерянным для себя, и о существовании которого я только теперь узнал из письма Эдвиги. Маргарита похожа на вас обеих, как будто Богу было угодно соединить в ней ваши черты, как он соединил ваши сердца.

—　Да, это точно дочь Эдвиги,　— проговорила наконец госпожа фон Гейерсберг, тронутая искренним волнением Герарда.

—　Как же случилось, что бедное дитя избежало рук барона и попало к вам?

Тогда госпожа фон Гейерсберг рассказала ему следующее, прибавляя к этому некоторые подробности, которые мы опускаем, как лишние:

Когда Филипп, паж госпожи фон Риттмарк, спускался по веревке со своей драгоценной ношей, по нему выстрелили. Опасно раненый, он выпустил веревку и вместе с кормилицей упал в глубокую воду широких рвов замка.

Запутавшись в свое платье и, вероятно, не умея плавать, Марта утонула. Филиппу удалось выплыть и вылезти на берег. У рва стояло несколько оседланных лошадей. Он вскочил на одну из них и, продолжая держать ребенка на руках, ускакал.

Отъехав от Риттмарка на несколько миль, он остановился, чтобы кое-как перевязать свою рану; он однако сделал это, не слезая с лошади, потому что чувствовал, что у него не хватит сил снова сесть в седло. Потом он поехал дальше.

На другой день утром, работник, отправлявшийся в замой Гейерсберг, рассказал с испуганным видом, что недалеко от парка он видел труп пажа, возле которого лежала маленькая девочка, полумертвая от ужаса и холода.

Госпожа фон Гейерсберг тотчас собрала нескольких слуг и отправилась на место, указанное работником, который, в своем глупом страхе, не подумал унести ребенка.

Паж еще не умер, как думал работники, но был при смерти.

Вероятно, когда он слезал с лошади, выехав в парк, повязка сдвинулась с его раны; ночной холод и утомление окончательно истощили последние силы, еще поддерживавшие бедного мальчика. Он умер в тот же день, несмотря ни на какие пособия.

Маргарита была очень больна, но это был крепкий и здоровый ребенок, скоро пересиливший болезнь.

В пакете, который госпожа фон Гейерсберг получила от пажа, было три письма.

На одном было написано: «Дочери моей Маргарите. Пусть она вскроет это только в тот день, когда ей исполнится 18 лет».

Второе было адресовано рыцарю Герарду фон Бруку, в Аугсбург, в гостиницу «Черного Орла».

Наконец, третье было на имя госпожи фон Гейерсберг.

Госпожа фон Риттмарк сознавалась ей в своем проступке и открывала ей тайну рождения Маргариты.

«Я имею много причин думать, что настоящее имя Герарда не то, которое он носит,　— писала несчастная женщина.　— Он сам почти признался мне в этом, но умолял меня не расспрашивать его об этом. Я убеждена, что у него нет никакой позорной причины скрываться, а между тем его таинственность страшит меня за Маргариту. Впрочем, кто знает? Быть может, в ту минуту, когда я к тебе пишу, Герард сам погиб в засаде, которую ему уготовили!

Если Бог будет милосерден ко мне, и ты согласишься воспитывать Маргариту, умоляю тебя — оставь ее при себе до 18 лет и не выдавай ее замуж раньше этого срока.

В эти годы она будет в состоянии отличить хорошее от дурного и, с помощью твоих советов, решится на что-нибудь.

За месяц до того дня, когда ей минет 18 лет, я прошу тебя отослать это письмо Герарду фон Бруку. Он сказал мне, что если мое письмо будет отправлено к нему по этому адресу хоть через 10 лет, он получит его.

Если можно, я желала бы, чтобы он увидел свою дочь за несколько дней до ее восемнадцатилетия; это дало бы ему возможность подумать, что можно для нее сделать. Так как все-таки не надо подавать бедной Маргарите надежды, которые могли бы привести к жестокому разочарованию, я желала бы, чтобы она не знала, что видит перед собой отца. Все это будет очень трудно, я знаю, но делай все, как знаешь, и веди к лучшему. Посылая Герарду мое письмо, ты могла бы назначить ему свидание».

Кроме того в письме были различные указания и рассказ о событиях, которые нам уже известны.

«Доверяю тебе то, что мне дороже в мире,　— писала Эдвига в заключении,　— единственную надежду, которая до сих пор поддерживала мою печальную жизнь. Через несколько часов я предстану перед Богом: простит ли он мой проступок во имя всех моих страданий? Он один знал мою жизнь. Он один видел мои слезы раскаяния, и те горькие слезы, которые я проливала в тот день, когда поклялась никогда больше не видеть Герарда. Моли за меня Бога, мой благородный, святой друг; молись особенно за мою дочь. Проси Бога, чтобы она походила на тебя, и люби ее так же сильно, как любила твоего несчастного друга.