Альфред де Бре - Кровь баронов

Эдвига».

Госпожа фон Гейерсберг во всей точности соблюдала просьбы госпожи фон Риттмарк.

Она сделала для своего старого друга то, чего, конечно, никогда не решилась бы сделать лично для себя, то есть решилась на ложь и выдавала всем Маргариту за дочь своей двоюродной сестры.

Госпожа фон Гейерсберг оставила Маргариту при себе и воспитывала ее у себя на глазах. Редкое дитя было предметом таких нежных, а главное, таких умных забот.

Быть может, ни одна женщина не могла бы так горько скорбеть в глубине души о проступке госпожи фон Риттмарк, как Матильда; но никто не мог бы делать столько усилий, чтобы оправдать своего друга, никто, главное, не мог бы заботиться с такой нежностью и преданностью о маленькой сироте, которую Бог послал ей.

Госпожа фон Гейерсберг не выказала всего этого рыцарю, но то волнение, с которым она говорила о маленькой Маргарите и об Эдвиге, показывало, до какой степени она любила дочь своего друга.

Все сердце ее сказывалось в ее взгляде, когда она говорила о Маргарите.

Глубоко растроганный преданностью госпожи фон Гейерсберг, рыцарь поблагодарил ее с увлечением.

—　Да благословит вас Бог за вашу святую доброту!　— вскричал он.　— И да вознаградит Он вас, потому что Он один может вознаградить вас достойным образом.

—　Какого лучшего вознаграждения могу я желать кроме привязанности этого дорогого ребенка! С тех пор, как Бог привел ее ко мне, ока меня только утешала. Что же касается вас, сударь, если вы думаете, что обязаны мне чем-нибудь, то вы имеете средство отблагодарить меня.

—　Как же?

—　Оставьте у меня Маргариту. Я так привыкла видеть ее при себе, что часто горько плакала, думая о той минуте, когда вы возьмете ее к себе.

—　Вы предупреждаете мое самое задушевное желание,　— сказал рыцарь.　— Мое положение… которое вы узнаете в последствии… не позволяет мне взять Маргариту к себе. Для меня будет великим счастьем знать, что она до своей свадьбы будет у вас.

—　Быть может, даже и после свадьбы, если бы вы согласились на тот план, об исполнении которого я каждый день молю Бога.

—　Какой же это план, сударыня?

—　У меня есть сын. Хотя ему только двадцать три года, он уже приобрел себе репутацию храброго рыцаря.

— Это правда,　— прервал Герард.　— Флориан фон Гейерсберг прославился не по летам не только храбростью, но честностью, умом и военными дарованиями.

—　Не правда ли, сударь?　— переспросила госпожа фон Гейерсберг, счастливая и гордая похвалами сыну.　— А если б вы знали, как он добр, нежен, предан! Видя его рядом с Маргаритой, я столько раз говорила себе, что Бог точно создал их друг для друга.

—　Стало быть,　— спросил рыцарь,　— вы согласились бы на их брак?

—　Это самое заветное мое желание!

—　Вы согласились бы, чтобы ваш сын женился на сироте без состояния и без имени?

—　От всего сердца, мессир, и день этого брака, который соединил бы два самых дорогих мне существа, был бы самым счастливым днем в моей жизни.

—　Вы чудная душа,　— промолвил растроганный рыцарь.　— Что касается до меня, я соглашаюсь на этот союз с благодарностью и радостью. А сын ваш?

—　Он любит Маргариту, мессир, и любит давно. Вот уже скоро четыре года, как я заметила эту любовь. Маргарите было тогда пятнадцать лет, а Флориану шел двадцатый год. Если бы Маргарита была свободна, я ни на минуту не задумалась бы, но предписание бедной Эдвиги было слишком однозначно. По ее письму Маргарита не должна была располагать собой раньше восемнадцати лет и без согласия своего отца. Я позвала Флориана в свою комнату и рассказала ему все. «Маргарита доверена моей чести,　— сказала я ему.　— С твоей стороны было бы бесчестно воспользоваться ее молодостью, овладеть ее сердцем и внушить ей любовь к себе, любовь, которую отец ее, может быть, не потерпит». Флориан вздохнул, но сознался, что я права. Через несколько дней он опять пришел ко мне.

«Матушка,　— сказал он мне,　— я чувствую, что у меня не хватит сил оставаться с Маргаритой и не высказать ей, что я ее люблю. Я ежеминутно боюсь изменить себе. Мне лучше уехать. Граф фон Цолнер, главнокомандующий христианской армии, посланной против турков, был другом моего отца; я отправлюсь к нему и попрошу его доставить мне возможность заслужить рыцарские шпоры. Если Бог благословит меня, я настолько прославлю свое имя, что отец Маргариты, кто бы он ни был, не постыдиться назвать меня своим зятем».

—　Честная душа! Достойный сын своей матери,　— пробормотал рыцарь.　— И вы отпустили его?　— спросил он.

—　Одному Богу известно, сколько слез и страданий это мне стоило!　— отвечала она, проводя платком по влажным глазам.　— Но для дворянина есть нечто более священное, чем слезы матери: это честь! Долг требовал, чтобы Флориан удалился, и я первая настаивала на его отъезде. Это мой единственный сын, мессир! Не стану говорить вам, сколько я выстрадала за время его отсутствия. Но, слава Богу, мои мучения подходят к концу. Война кончилась, и Флориан в дороге: он скоро вернется ко мне.

—　А Маргарита?　— спросил рыцарь.

—　Маргарита была еще ребенком, когда Флориан уехал от нас. Я, впрочем,　— думаю, что она тоже любила его, потому что не прошло и года с его отъезда, как она стала грустить и задумываться. Благородные соседние владетели пробовали ухаживать за ней. Она всех их отвергала. Она любит — в этом я убеждена, и я не вижу, кого другого, кроме Флориана, она могла бы любить.

—　Спрашивали ли вы ее о причине ее грусти?

—　Да, но она всегда избегала ответа. Я заметила, что это ее огорчает, и перестала расспрашивать.

—　Я понимаю ее скрытность,　— сказал рыцарь.　— Бедная сирота без имени — она, вероятно, считала преступлением мечтать о браке с наследником Гейерсбергов.

—　Я так и думала. Несколько раз я была готова высказать ей всю правду, но я думала, что если в последствии наши мечты будут разрушены волей ее отца, то лучше и не укреплять их в душе Маргариты.

—　Вы поступили как осторожная и умная женщина,　— сказал он,　— и эти дети будут обязаны вам своим счастьем. О, если бы моя бедная Эдвига могла видеть все это!

Пока госпожа фон Гейерсберг вела такой разговор с рыцарем Герардом, Маргарита пошла к Марианне.

—　Пойдем же в мою комнату, поболтаем с тобой,　— сказала она ей.

Как только молодые девушки вошли в комнату, Марианна тщательно затворила дверь; Маргарита взяла свою бывшую подругу за обе руки и дружески спросила ее, счастлива ли она в своем новом положении.

—　Да, конечно, сударыня,　— отвечала Марианна, подавляя вздох.

—　Ты говоришь это как-то не совсем искренно. Пожалуйста, будь со мной откровенна!

—　Не знаю, счастливая ли я,　— продолжала Марианна,　— но я могу вам поклясться в одном, что не оставлю этого трактира, хоть давайте мне золотые горы!