Игорь Коваленко - Улеб Твердая Рука. Роман

- А я?

- На корабле Анита ты в безопасности. Начнете перевозить товары, как он мечтал, станешь богатой и счастливой. Не девичье это дело рисковать головой. Твоя страна далеко. Плыви с Анитом. Я не забуду ни красы твоей, ни доброты, ни веселых песен.

Медленно скатились из-под густых и длинных ее ресниц две крупные слезы, упали на розовую ткань шелковистого платья, словно капли росы на трепетный лепесток цветка из прекрасных садов Византии.

Смелому воину не страшны ни меч, ни копье, ни вода, ни огонь, ни черт, ни дьявол. Страшны лишь девичьи слезы.

Чтобы не видеть их, Улеб спешно взялся за дело. С помощью ятуков выволок лодку и споро оснастил ее, как требовалось для долгого и опасного пути. Даже мачту с поперечиной приладил крепко, весла выстругал топором.

К шлему и перчаткам, уже лежавшим в моноксиле, прибавились щит, тугой лук с пучком стрел, черпак, мешочек с солью, кольчуга про запас и моток пеньковой веревки. Все.

Нет, не все. Твердая Рука вспомнил, извлек из корабельного тайника серебристый сосуд и бережно перенес его на свое суденышко. Теперь все. Можно прощаться со всем на свете, что не имело отношения к родимой сторонушке.

- Бью челом до самой земли, - произнес и низко поклонился друзьям и любимой, поклонился и печенегам-ятукам.

И вдруг, надо же, как гром среди ясного неба, раздался вопль Анита Непобедимого:

- Не позволю!!

Атлет прогромыхал ножищами по сходням, прыгнул с размаху к воде, к лодке, схватил сосуд, прижал к брюху, как зверь детеныша, и опять как заорет:

- Не дам мидийский огонь в руки варваров! Сие святыня империи! Неприкосновенный огонь армии христиан! Тайна тайн!

Вороны, что примостились поодаль на трех гранитных зубьях над зарослями бурьяна, панически взмыли в воздух, будто кто-то запустил в них камнем. Испуганно попятились печенеги. Парни на корабле скребли затылки: с одной стороны, им, недавним невольникам, начхать на святыню обидчиков, с другой - они считали Анита своим вызволителем и привыкли во всем его поддерживать. Но и Твердая Рука для них не чужой. Поскребли, почесали затылки и притворились глухими-незрячими, без них разберутся. Кифа же была слишком погружена в собственные страдания, чтобы отвлекаться на причуды мужчин. А на лукавых физиономиях «лютых разбойников» отражалось полнейшее равнодушие.

Улеб подошел к Непобедимому и мягко сказал:

- Не срамись перед людьми, учитель, верни сосуд на место. Это подарок Велко чеканщика, побратима моего.

- Не смей посягать!

- Ах, Анит, осерчаю напоследок, жалеть будешь. Поклади, говорю, на место, не тронь чужого.

- Кому огонь чужой, мне? Отойди! - Атлет, выпятив брюхо вместе с серебристым сосудом, наступал на юношу. - Не такой Непобедимый, чтобы отдать в руки безбожников святая святых! Сокрушу!

- Вот незадача, - вздохнул Улеб, - какая оса тебя ужалила?.. - Но тут же добавил твердо: - Кабы попросил по-человечески, так, мол, и так, дай горящую жидкость, чтоб корабль защищать, уступил бы, а коль раскричался - не отдам огонь греков, хоть лопни.

Анит и сам почувствовал, что хватил через край. Росич пережил неволю, а с ней такие лишения, что имел сейчас право на трофеи побогаче этих. И он, никто другой, пришел на помощь Аниту в трудный час. Остыл атлет. Подумал, подумал - вернулся к моноксилу, положил сосуд на место, выждал, когда стихнет всеобщий вздох облегчения, и громко изрек:

- Я смиряюсь. Не империя наша сотворила мидийский огонь. Она взяла его у древних. Лучше бы вовсе не родиться ему, огню этому.

В том весь Анит, такой неровный характер, взрывной и отходчивый.

Солнце клонилось к закату. Море и раньше было довольно спокойным, а теперь и вовсе превратилось в синюю гладь, как застывшее стекло. Бултыхались, резвясь, шаловливые дельфины, вспугивали чаек, которые взлетали с криком и вновь опускались на воду отдохнуть. От дельфинов расходились круги, и чайки плавно покачивались, точно тополиный пух, на затихающих волнах.

- Мне пора, - сказал Улеб.

- Я с тобой! - Кифа розовой птицей порхнула в лодку.

- Нет, зорька ясная, нам в разные стороны.

- Не гони! Хочу с тобой хоть на край света!

- Образумься, глупенькая, впереди, на Днепре-Славуте, злые огузы, там страшно.

- Без тебя мне и в добром покое страшно. Без тебя я умру.

- Видно, судьба, - молвил Улеб, краснея от радости. И, чтобы скрыть от окружающих смущение, чуток пошумел вроде как для порядку: - Слезы утри! Доколе ими глаза мутить! И впредь не рыдай! Смотри мне! - Он покашлял б кулак, покосился по сторонам, зарделся пуще прежнего. Кликнул мальчишек: - Эй, разбойнички лютые, бросьте-ка нам… с невестушкой еще один щит!

- Удачи вам на Борисфене, ветра попутного. Господи, убери с их пути сатану, не допусти искушения духа и плоти, - грустно прокричал Анит, обнимая Улеба и Кифу, затем опять Кифу и еще раз ее, еще.

Улеб прервал его молитву и объятья смехом:

- Будет, будет тебе, Анитушка! И когда успел снова стать таким набожным?

- Сам лба не перекрестишь, ангела моего разохотил, так позволь хоть мне помолиться за вас на дорогу. Навсегда расстаемся.

- Тебе тоже плыть, за себя и молись.

- Я остаюсь, - заявил Анит, - не допущу, чтобы чудище все испортило.

- Кто? Что?

- Твой Маман не сумеет научить их воинскому делу. Это сделаю я. Превращу несчастных земледельцев в настоящее войско, не будь я Анит Непобедимый, великий наставник бойцов!

- Ого! Вот такая речь мне по нраву! - возрадовался юноша. - А как же корабль и товары?

- Обучу их сражаться на славу, - сказал атлет, - тогда стану купцом. Впрочем… не быть мне торговцем, мой мальчик, мне палестра нужна. Все равно вернусь в столицу, как не станет Фоки. Василевсы не вечны…

- Прощайте! Будьте все счастливы! - воскликнул Улеб и ударил веслами по воде. - Держись крепче, Кифа. Мы в Киев проскочим, посрамим степняков. И Улию отобьем у них.

- Прощайте! - кричал им вдогонку Непобедимый.

- Прощайте! - кричали воины-гребцы.

- Прощайте! - кричали «лютые разбойники».

- Хош! Хош! Руся! - кричали ятуки, размахивая меховыми шапками.

Крохотное суденышко долго плутало в камышовых протоках днепровского лимана, прежде чем выбралось на широкую стремнину. Улеб и его спутница поначалу плохо ориентировались в незнакомых местах. Потом, обретя верное направление, они двигались расторопнее.

Если дул попутный ветер, летели птицей. В часы полного затишья или при встречном ветре приходилось убирать парус и браться за длинные весла, которые хоть и требовали больших усилий гребцов, зато гнали моноксил вверх по реке с достаточной скоростью.