Карен Мейтленд - Убить сову

Демона, которого называли Оулмэном, видела пара молоденьких глупых девчонок, прибежавших в Поместье с криком, что на них напала какая-то чудовищная птица. Конечно, это чушь. Должно быть, девушки задержались допоздна в деревне, загуляли с какими-нибудь тамошними парнями, вот и придумали историю, чтобы избежать заслуженной порки.

Но сколько бы я не предостерегала женщин против таких разговоров, прекратить их было не легче, чем остановить ветер. Я удвоила усилия, убеждая нашу маленькую общину укрыться в любви Господней. Я уверяла их, что даже если бы такая адская тварь существовала (что, несомненно, не так), мы будем полагаться на Бога, и он защитит нас.

По деревне распространялось безумие, но я утешала себя мыслями о том, что в нашей церкви хранится реликвия Андреа, и её молитвы нас оберегают. Пастушка Марта с любовью вырезала из дерева шкатулку для хранения чудотворных даров, а молочница Марта нарисовала сцены для её украшения. На одной стороне шкатулки предполагалось изобразить рождение Андреа и с парящего ангела-хранителя. На другой — коленопреклонённую отшельницу, молящуюся в келье, в вокруг люди протягивают к ней руки. И наконец, сами чудесные Дары, сверкающие золотом в огне, и бегинок, стоящих на коленях перед ними.

Бегинки постоянно сновали мимо, благоговейно касались реликвии, поминали Андреа в молитвах и просили у неё помощи. Они верили, что наш скот избежал мора потому, что реликвия Андреа оберегала бегинаж, иначе почему они посланы нам за несколько дней до нашествия болезни? Это означает, что Бог дал Андреа знать о надвигающейся эпидемии, и она, умирая, оставила нам облатку для защиты. Я не обсуждала это с бегинками, но и не возражала, и в конце концов сама поверила в эту историю. В такое изменчивое время всем нужно верить, что мы под защитой.

Через внутренний двор ко мне спешила Беатрис.

— Настоятельница Марта, погоди! Она наклонилась, переводя дыхание, уперевшись руками в колени. — Там пришла молоденькая девушка. Она немая, но видно с ней что-то случилось, она жестами зовет меня за собой, но...

— А куда она тебя зовет? — спросила я.

— Откуда мне знать? — огрызнулась Беатрис. Разве я не сказала, что девочка может объясняться только жестами?

Я подняла брови, удивлённая её тоном.

— Ребёнок показывает в сторону холма, — продолжила Беатрис уже спокойнее. — Она живёт... Пега говорит, она живёт там, наверху, со своей бабкой, старой Гвенит. Похоже, что-то не так. Может, с её бабкой произошёл несчастный случай или она заболела.

— А ты хорошо знаешь эту девочку?

Беатрис покраснела.

— Я... я видела её, Настоятельница Марта... только издали, вот и всё. Даже никогда с ней не говорила.

— Тогда странно, что она пришла именно к тебе.

Лицо Беатрис стало виноватым, как у непослушного ребёнка, которого застали за шалостью. Я удивлённо смотрела на неё, не в силах понять, отчего она чувствует вину за то, что девочка обратилась именно к ней.

— Должно быть, она увидела на твоём лице сострадание и христианское милосердие, а природное чутьё, данное Богом всем бессловесным созданиям, подсказало, что ты не причинишь ей зла, — сказала я. — И я этому рада. Пойдём сейчас же. Позови Целительницу Марту, возьми с собой Кэтрин, пусть поможет принести из лечебницы носилки. Если эта Гвенит где-то лежит, возможно, нам придётся ее нести. Я буду ждать тебя у ворот бегинажа.

— Нет, тебе незачем идти, мы с Кэтрин сами справимся, — поспешно сказала Беатрис.

Похоже, мысль, что я иду с ними, ее взволновала. Но вряд ли можно доверить Беатрис решать, приводить ли Гвенит к нам в бегинаж. А что, если старуха умерла? Беатрис, конечно, не думает об этом и не справится с ситуацией.

— По-моему, мне нужно идти, Беатрис. Я в этом уверена.

И с чего мне пришло в голову обращаться к Настоятельнице Марте? Надо было идти прямо к Целительнице Марте, просить носилки и каких-нибудь трав. Однако она могла всё равно отправить меня к Настоятельнице Марте. Она хранит секреты той маленькой суки-убийцы Османны, а мои — нет.

Я поняла, что сделала глупость, когда Настоятельница спросила, знаю ли я девочку. Я снова увидела гадюк, мелькающий в полумраке маленький розовый язычок, невинную наготу маленького тела, бабочек, трепещущих на смуглой коже, и волосы, яркие, как пламя. Я ощутила, что краснею, и отвела взгляд, боясь встретить взгляд Настоятельницы Марты.

Но теперь, когда мы взбирались вверх по холму, я беспокоилась о старой Гвенит. Девочка не могла ничего сказать, но старуха обязательно вспомнит, что я там была. Что она скажет Настоятельнице Марте? Я пыталась убедить себя, что не совершила никакого греха, но Настоятельница Марта обязательно сочтёт это проступком. Она всегда скажет что-нибудь хитрое, чтобы скрутить тебя в узел и заставить почувствовать вину и никчёмность, даже если ты не сделала ничего плохого.

Гудрун бежала впереди, босые ноги легко и уверенно ступали по камням, как будто не касались их. Время от времени она останавливалась и ждала, но едва нам удавалось ее догнать, опять неслась вперёд, а мы, задыхаясь спешили за ней.

Настоятельница Марта нередко возвращалась, чтобы помочь Целительнице Марте. В тот день Целительница Марта неплохо себя чувствовала, и сначала ей удавалось собраться с силами, но под конец сильным рукам Настоятельницы Марты пришлось ее поддерживать. Поэтому нам приходилось идти медленно, и путь показался вдвое длиннее, чем в первый раз, но наконец мы вышли на плоскую лужайку среди скал, и я снова увидела колючий куст, увешанный тряпками, прядями волос и амулетами, а за ним — домик Гвенит. Гудрун указала на дом и убежала, исчезла за камнями прежде, чем мы успели ее остановить. Настоятельница Марта первой вошла внутрь.

Даже у самых ничтожных созданий есть нора в земле или дупло на дереве для защиты от холода и дождя, но хижина этих несчастных даже на это не годилась. Когда я была здесь в прошлый раз, светило солнце. И хотя дом и тогда показался мне жалким, но, Боже мой, как ужасно зимой не иметь другого убежища от снега, дождя и холодного ветра. Как они прожили в нём так долго?

В углублениях земляного пола стояли зелёные лужи воды. На камнях и плетёных ветках поблёскивали капли слизи. Ужасная вонь застоявшейся мочи разъедала глаза. Старая Гвенит, скорчившись, лежала на кучке гнилой соломы. Лицо у неё было серое, как и укрывавшие её грязные тряпки, скрюченные на груди пальцы такие худые, что, казалось, рассыплются, если до них дотронуться.

Меня поразил вид её ног. Юбка обгорела, как будто она стояла в костре, почерневшая ткань висела лохмотьями, голые ноги под ней покрылись мокнущими волдырями. На обугленной плоти краснели страшные раны. Целительница Марта оперлась на мою руку, тяжело опустилась на грязный пол рядом со Гвенит и осторожно взяла ее запястье. Не обращая внимания на вонь, она склонилась ниже, потом выпрямилась.