Анджей Земянский - Побег из Фестунг Бреслау

Шильке решил взять парня на прогулку по городу в дидактических целях. Он понятия не имел, хорошая ли это идея, ведь Хайни все это уже видел, но, возможно, на спокойную голову, когда эмоции уже прошли, мальчишка сможет поглядеть не только на образ тотального разрушения. Не только на пожарища — на знак времени — но и на их значение. Так что они молча шли по жаре, пытаясь обходить самые большие кучи мусора. Нарастающая усталость позволяла срабатывать только простейшим рефлексиям, но ведь каждый, кто был здесь ранее, имел перед глазами картину цветущего города, что был здесь несколько месяцев назад. Еще столь недавно совершенный, западный город сейчас превратился в лунный пейзаж. Через какое-то невообразимо долгое время они прошли мимо последнего рубежа обороны с южной стороны — железнодорожного виадука. Дальше развалины находились в еще более ужасном состоянии, тем не менее, широкая улица выглядела намного лучше. Мусор от развалин отсюда убрал, поскольку наступающие русские должны были иметь проезжую дорогу для снабжения. Так что теперь они двинулись быстрей. И Шильке, и Хайни хотелось пить. Но тут Шильке обнаружил разрушенный пивоваренный заводик. Вообще-то его уже обработали мародеры, но в глубоких подвалах все еще сохранились громадные, подземные термосы, из которых можно было налить не до конца еще готового, зато идеально холодного пива. Он наполнил пивом большую банку, и таким образом снабженные, Шильке с Хайни добрались до Южного парка. Здесь даже деревья были расстреляны, но это было еще зимой. Сейчас же ничто не могло удержать разрыва зелени, как будто бы сама природа решила настоять на своем и заявить, кто здесь по-настоящему правит. Да стреляйте, людишки, убивайте друг друга, самое большее — земля обретет больше плодородия от вашей крови, вот и все. Ваши мелкие делишки старых дубов не интересуют. Казалось, что парк был кусочком Аркадии среди теней Гадеса. Присели они на стенке, являющейся фундаментом ресторана. Все выглядело именно так, как Шильке и предвидел, когда вместе с Ритой был здесь еще перед осадой, в изысканном окружении. Полякам после войны придется пить пиво, сидя только на фундаментах бывшей красоты. Зловещее предсказание исполнилось. Он же сам испытывал нечто странное. Что это? Тоска, ностальгия? Рита…

В себя Шильке пришел при виде странной телеги, которую тащила исхудавшая кляча. Вокруг повозки шествовала крестьянская семья: пожилой мужчина, жена и три дочки и совершенно не соответствующий им, судя по городской одежде, молодой человек.

— Во, а тут станем на попас, — заявил мужик. — Лесочек, милый такой, и озерцо. Конь воды напьется.

— Ой. — Женщин указала на Шильке в элегантном костюме. — А туточки оно начальство какое-то сидит.

— Ну, — сидит, — согласился пожилой и подошел поближе. — Пан начальство, а мы можем тут присесть, а?

— Присаживайтесь, — буркнул Шильке на своем ломаном польском. — Пива хотите? Еще холодное.

— Ой, так оно, так. Конь оно из озера напьется, а у нас сухо во рту от жары. Нигде ни ручейка, вообще ничего, а из лужи — словно кляче — людям оно пить и не пристойно.

— Ну давайте чашки.

Чашки у крестьянской семьи нашлись молниеносно.

— А что-то ты странно по-польски гуторишь, дорогуша. — Пиво явно сделало крестьян смелее. — Ты, видать, из Силезии, местный, а?

— Ммм, — Шильке предпочитал не вдаваться в исторические сложности.

— Ну даешь, старый, совсем слепой стал. — Сопровождавший крестьянскую семью молодой человек снял полуботинки и с наслаждением массировал усталые ноги. — Да ведь это же самые настоящие немцы.

— Как же это?

— Ну вот? Не видишь, что ли? Поляков захотелось ему в Бреслау.

— Так оно ж уже Вроцлав.

Молодой человек только глянул на мужика с усмешкой и перешел на вполне правильный немецкий язык.

— Ну что, сам видишь. Твой Бреслау, теперь это мой Вроцлав, а мое Вильно — теперь уже чужой Вильнюс; интересно, а кто Нидерланды получил? — Смеясь, он протянул руку. — Я — Дарек.

— Дитер. — Шильке и сам чуть не расхохотался. Трилогию Сенкевича [85]он немного знал.

Дарек подсел к Хайни.

— А ты ведь наверняка из Гитлерюгенд, так?

— Вовсе я не из гитлерюгенда! — возмутился парень. — Я старший ефрейтор регулярной армии!

— Ага. Так ты, видать, и в русских стрелял, а?

— Да, стрелял! — буркнул Хайни несколько на вырост, потому что не стрелял, но ужасно того хотел.

— Вот видишь? Так я тоже.

Хайни потерял дар речи, он глядел на молодого человека, словно на существо из иного мира.

— К… к… как это?

— Нормально. Из винтовки.

— Ты?

— Ну, я. Как только они стали наводить порядки с виленской АК, мы им тоже чуточку отплатили.

— А в немцев стрелял?

— Ясное дело. А еще в украинцев, литовцев. Кто там знает? Быть может, еще какая нация под прицел подлезла. А имени я ни у кого не спрашивал.

Хайни замер в безграничном изумлении. Дарек начал делать самокрутку из газеты.

— И вот видишь, как оно все кончается, — сказал юноша, облизывая край бумажки. — Сейчас мы сидим, как обычные люди на куче мусора, курим и печально рассуждаем о том, как бы оно свою задницу от всего света спрятать.

Шильке не выдержал и хохотнул. О чудо, Хайни тоже засмеялся.

— Так мы, получается, психи? — спросил он у Дарека.

— Никак не иначе, сосед. Никак иначе. Именно на это и вышло.

— И ты называешь меня соседом?

— Так мы же живем друг рядом с другом уже тысячу лет. Как же иначе называть? А то, что соседи опять в драку полезли и всю деревню разворотили — так это же обычное дело. И не после такого поднимались…

Хайни согласно кивнул.

— Так, может, поумнеем?

Дарек затянулся ядовитым дымом.

— Может, — выдул он вонючее облако. Может этот город нас когда-нибудь соединит.

Город начинал кипеть новой жизнью, одну за другой сдавая мертвые территории. Воны переселенцев накатывались со всех сторон. На поездах, на повозках, даже пешком, таща на тележках свое скромное состояние. Это было как бы обратным действием кошмара январской эвакуации, закончившейся бесчисленным количеством жертв. Теперь же стояло лето, в глазах пострадавших от войны людей была видна надежда. Польская администрация набирала сил, после потсдамского договора у нее уже не было никакой конкуренции. Горячечно организовывались учебные заведения, чтобы осенью начать занятия, ГУР [86]прилагало все усилия, чтобы учесть и распределить все возможное жилье, кое-где начались наиболее срочные ремонты, которые проводились совместными, польско-немецкими бригадами. Создаваемая ими документация была двуязычной, равно как и все распоряжения. Милиция пыталась ввести порядок, хотя в некоторых районах на востоке и в развалинах юга все это долгое время оставалось в сфере мечтаний, чем реализации. Целые кварталы оставались пока что в руках бандитов, подозрительных типов, дезертиров разных армий и мародеров. Дикий Запад, где, как и в Америке, лучше было иметь полуавтоматический аргумент с полной обоймой в кармане, чем полагаться на защиту шерифа. Старые площади — или то, что от них осталось — довольно быстро возвращались к исполнению своих традиционных ролей: Новы Тарг, Сольная площадь, Нанкера расцветали торговлей, а никому не нужный аэродром в центре города превратился в «Высшую Коммерческую Школу», как с иронией называли его переселенцы из Львова. Вроцлав мгновенно сделался крупнейшей в Европе площадкой по перепродаже награбленного или ворованного добра. Прибывающих инженеров прямо с вокзалов направляли на новое место труда. Появилась вода в кранах, пока что немногочисленных, поехали первые трамваи, тоже немногочисленные, поскольку нельзя было убрать с рельсов остатков тяжелых танков. В развалинах жилых квартир появились козы и свиньи, которых разводили переселенные в город селяне; в некоторых подвалах даже коров держали.