Анджей Земянский - Побег из Фестунг Бреслау

Со времени памятной прогулки на юг в Хайни что-то переломалось. Он начал учить польский и английский языки. Как и город — неспешно, с трудом — но, все-таки, он оживал. Второй перелом произошел, когда он, наконец, познакомился с польскими ровесниками. Они располагали его к себе своей храбростью и отсутствием уважения к каким-либо установленным сверху нормам и приказам, он, в свою очередь — знанием города и сметкой. Шильке посчитал, что парень излечился от травмы, увидав их вместе, торгующими столовым серебром из какого-то разбомбленного ресторана, и не на каком-то базарчике по торговле краденым, а с опытным торговцем из Варшавы, которого интересовал только опт. Закон и беззаконие жили в этом городе в согласии точно так же, как живущие в согласии польские и немецкие мальчишки.

Холмс, как и предполагалось, оказался бесценным для новых сил по установлению в городе закона и порядка. Ему удалось как-то увернуться от сотрудничества с УБ, для милиции же он был сокровищем, но только лишь в качестве консультанта. Зато армия хотела иметь свою долю в получении обратно, и как раз там Длужевский нашел свое место. Что полностью соответствовало его интересам. Комиссии и организации по возврату сокровищ и музейных экспонатов множились, словно грибы после дождя. Его не бывало дома целыми днями. Вот у Ватсона и Шильке занятий было мало. Чаще всего, они просиживали на террасе с огромным атласом мира и книжками о путешествиях, размышляя о том, какой регион земного шара наиболее интересен с их точки зрения.

Вдруг Шильке отложил книгу, воспевающую чудеса Амазонии.

— Вот знаешь, что меня более всего затронуло в ходе допросов в универмаге Дыкхоффа?

— Хмм? — Ватсон оторвался от чтения «Размышлений о политическом будущем ЮАР».

— Там я пережил некий перелом или осознал что-то такое, что даже не до конца могу выразить словами.

Ватсон глянул на приятеля с явной заинтересованностью.

— Ну? И что?

— Ты понимаешь, они не задавали мне никаких вопросов относительно того, знаю я или догадываюсь, возможно, где могут находиться сокровища.

— Быть может, они уже знали, что ты им ничего не скажешь?

— Да нет. Попросту, как будто бы их эта проблема совершенно не интересовала. Скорее всего, они напоминали…

Шильке заколебался и надолго замолк.

— Кого же?

— Кого-то, разозленного на собаку садовника.

— Погоди, погоди, пес садовника — это символ кого-то, кто и сам не съест, но и другому не даст. Некая разновидность незаинтересованной порчи кому-то их дел. Незаинтересованной, — акцентировал Ватсон.

— И вот они вели себя именно так, как будто бы их это допекло до живого. Дело не в том, что кто-то свистнул у них сокровища из-под носа, но потому что он сделал это без какой-либо выгоды. Сам он с этого ничего не поимел.

— Ага, — Ватсон медленно массировал себе виски. — А это означает, что они уверены в том, что таинственная организация понятия не имеет о локализации тайников.

— Именно.

— Интересно!

Дуновение ласкового ветерка вдруг принесло облегчение в послеполуденный жар. Вот тут весьма пригодился бы холодный лимонад. К сожалению, в их распоряжении была лишь вода, подслащенная вареньем, каким-то чудом избежавшим переработки в самогонку.

— Собственно говоря, они злятся, как Колья Кирхофф. И по той же причине.

— Если я тебя правильно понимаю, они разозлены не самим фактом утраты сокровищ, но существованием независимой организации, над которой у них нет контроля.

— Эти слова ты у меня изо рта вынул. И одни, и другие ведут себя одинаково.

Их перебил отзвук двигателя. Джип Холмса был уже не первой молодости, на низких скоростях и во время парковки он шумел точно так же, как их старый броневик. Через минуту они услышали на лестнице стук офицерских сапог.

— Ну что, господа, — воскликнул Холмс от самых дверей. — Хватит гнить, возвращаемся к следствию!

— Что случилось?

— Вроде как и ничего. — Холмс бросил на стол пачку официальных документов. Напечатаны они были на машинке без польских значков, заголовок «Гестапо» чем-то обрезали, а напечатанный внизу лозунг «Хайль Гитлер» был зачеркнут толстым химическим карандашом. — В одной из комиссий, работающей над возвратом скрытых ценностей Третьего Рейха, убит человек.

— Каким образом?

— Его застрелили мародеры. — Холмс указал на документы. — Как же, мародеры! В его собственной, пустой квартире, в которой нечего было брать.

— А кем он был?

— В комиссии? Экспертом, перед войной он закончил историю искусств.

Шильке знал, что это еще не все.

— Перед войной он был историком. А во время войны? — спросил он у приятеля.

Холмс зловеще усмехнулся.

— В Войске Польском он был радистом.

— Господи, — буркнул Ватсон. — История начинает повторяться.

Месторасположение Комиссии по вопросам Инвентаризации Культурных Ценностей на Возвращенных Землях было вычислено практически мгновенно. Их база находилась неподалеку, в огромной трехэтажной вилле на улице Сырокомли, понятное дело — в Карловицах.

— Тоже мне, Инвентаризационная Комиссия, — издевался Холмс. — Но в развалинах, в центре гнездиться не желает. Так что, вполне разумно, как и мы сами, выбрали Карловице. Без разрушений, в сторонке, никто не заглядывает, потому что боится, ведь по ночам здесь разные банды шастают, а днем: справа советские казармы, а с левой стороны — польские. В принципе — идеальное место.

— Да, не то, что центр, — вторил ему Ватсон. — Там ведь в любой момент может заскочить какая-нибудь комиссия по вопросам исследования другой комиссии. К примеру, от имени УБ или под милицейскими штандартами.

— Вот именно, — согласился Шильке. — Только дело тут в том, что в настоящий момент мы их держим в развилке. Это уже не следствие, которое ведется на основании актов, исследование чего-то такого, что уже произошло. Никто ничего не знает, никого уже нет — вот и ищи следов по давным-давно выдохшемуся запаху…

— Они у нас в развилке, — повторил Холмс, склонившись над документами, которые они собирали по данному делу уже несколько недель. — Сейчас мы увидим этих сукиных сынов в действии. Здесь и сейчас.

Их беседу прервал энергичный стук. Вошедший в комнату Хайни выглядел уставшим и даже, как будто, простывшим. Он даже слегка пошатывался на ногах.

— Ну что? Как дела? Устроил что-нибудь с твоими польскими приятелями? — спросил Шильке.

— Так точно, герр капитан. Двое их них уже работают в комиссии курьерами. Так, как вы говорили.

— Ты им сообщил, что мы платим в долларах?

— Конечно, герр капитан. Только более всего их возбуждает не это.

Шильке с Холмсом обменялись взглядами.

— А что же их так радует?

— А та бумага, которую я им дал. В которой написано, что они работают для службы безопасности.