Уильям Голдинг - Бог-скорпион

Лесной Пожар находился уже прямо под гнездом. Обхватив сук ногами и рукой, прогнув спину, он другой рукой пытался дотянуться до красных перьев. Возбужденные Леопарды подались вперед и затаили дыхание.

— А-ах!.. — одновременно вырвалось у всех.

Лесной Пожар схватил красные перья и сунул их за пояс. Леопарды уже было раскрыли рты, но вместо их радостных воплей раздался громкий клекот и с неба на смельчака обрушились громадный клюв и вихрь перьев и крыл. Миг — и на конце сука под гнездом все смешалось: коричневые руки и ноги и коричневые крылья. Вниз летели перья, капала кровь. Затем наступила тишина. Лесной Пожар с искаженным лицом с силой крутил обеими руками шею птице. Алая кровь змейками струилась по его телу. Издав громкий вопль, он отшвырнул мертвую птицу вниз, в листву. Леопарды откликнулись радостным смехом, хлопая себя по ляжкам, и гурьбой бросились к подножию дерева. С победным криком Лесной Пожар соскользнул с дерева, цепляясь за ветки. Сломанные сучки, листья и куски лишайника тучей сыпались впереди него. Он повисел, раскачиваясь на последней ветке, потом разжал руки и, пролетев по воздуху последние десять футов, был подхвачен товарищами. Молодые и взрослые, сияя, окружили его. Юноши принялись обнимать и целовать, не обращая внимания на то, что пачкаются его кровью. Звучали смех и возбужденные голоса.

Лесной Пожар вырвался из объятий и кричал громче всех:

— Алое перо Свирепому Льву!

— Мне? Ах, друг!

— Алое перо Бешеному Носорогу!

— Ты лучший из нас!

— Алое перо Разящему Орлу!

— Как я тебя люблю!

Лесной Пожар вздрагивал от не прошедших еще напряжения и возбуждения. Леопарды одобрительно хлопали его по плечу, спине, целовали. Вдруг Лесной Пожар замолчал, ощупал пояс и уставился на свои пустые руки. Челюсть у него отвисла. Он взглянул туда, где на голой земле под деревом лежали его оружие и украшения. Скрипнул зубами. Схватил копье и с силой вонзил в ствол дерева.

— Лесному Пожару не осталось алого пера!

И разразился слезами.

Юноши окружили его, стараясь успокоить песнями и ласковыми словами. Лесной Пожар шмыгал носом и глотал слезы. Свирепый Лев обнял его за шею, поцеловал и сунул в руку алое перо.

— Вот, Лесной Пожар, тебе алое перо!

— Нет, нет! Не хочу!

— Вот тебе еще перо…

— И еще…

— Я хотел, чтобы у вас были перья. Когда я увидел их, то сказал себе: вот перья для Свирепого Льва, и Бешеного Носорога, и Разящего Орла…

— У Лесного Пожара бусы из алых ягод…

— У Лесного Пожара ножные браслеты из алых ягод…

— Лесному Пожару — алые перья!

— Нет, нет. Не в этот раз. Вы правда хотите?…

— Наклони-ка голову…

— Вы уверены, что так надо? Не потому отдаете, что я сдуру расплакался?

— Воткнем их спереди, вот так!

Лесной Пожар задрожал и засмеялся сквозь непросохшие слезы. Поднял с земли и надел на шею бусы из красных ягод, на лодыжки — такие же браслеты. Разящий Орел снял с плеча трехструнный инструмент и запел, подыгрывая себе:

Лесной Пожар высоко подпрыгнул на месте. Потом побежал по широкому кругу голой земли под деревом, подскакивая и размахивая руками, будто крыльями, кренясь на бегу, как нападающая птица.

— Смотрите на меня! Я умею летать!

— И я умею летать!

— И я!

Он остановился, подскакивая на месте и продолжая размахивать руками.

— Смотрите на меня! Я — прекрасная птица!

— Он — прекрасная птица!

— Я — прекрасная птица! Смотрите на меня! Слушайте меня! Любите меня! Я — прекрасная птица!

Он пригнулся, подражая орлу, падающему на добычу, и подлетел к Старейшему.

— Я — Прекрасная Птица?

Старейший обвел всех взглядом; лицо его было строго. Поднял копье. Все торжественно повторили его движение. Воцарилась тишина. Старейший опустил голову. Лесной Пожар стал на колени.

Старейший медленно положил копье ему на плечо и возгласил:

— Прекрасная Птица!

Прекрасная Птица с сияющим лицом встал с колен, плача и смеясь от счастья. Разящий Орел обнял его за плечи и поцеловал.

В наступившей тишине послышалось отдаленное гуканье и повизгивание. Леопарды как один повернули головы на звуки и стали пристально вглядываться в высокую траву равнины, гуканье приближалось, трава зашевелилась — это стая шимпанзе возвращалась под тенистый полог дерева. Молодые обезьяны завидели людей и пронзительно завизжали. Самки с детенышами бросились назад и скрылись в траве. Молодые шимпанзе принялись подпрыгивать, угрожающе оскалив клыки. Леопарды стали в боевую позу. Вожак стаи поднялся на задние лапы, по плечи высунувшись из травы, показал клыки и злобно заворчал. Леопарды захохотали и замахали копьями. Вожак начал подскакивать, рыча и колотя лапами по земле. Молодые Леопарды со смехом передразнивали его. Но старшие стояли спокойно, положив копья на сгиб руки и снисходительно улыбаясь выходкам молодежи. Вожак перестал прыгать и медленно и неуклюже заковылял на задних лапах прочь сквозь высокую траву. Только зайдя в нее по плечи, он опустился на четвереньки и вразвалку удалился за стаей.

Когда шимпанзе скрылись из виду и напряжение спало, вновь раздались пение и смех. Старейший взглянул на свою короткую тень, едва выступавшую за пальцы ног. Потянулся и скривил челюсть в чудовищном зевке. Остальные как по команде тоже принялись зевать и побрели к подножию дерева. Каждый говорил что-то, мало слушая других.

Это были речи, в которые Пальма или Уклейка не подумали бы вникать. Они бы поняли, будучи женщинами, что смысла в их словах нет ни капли. Это было не более чем выражение эмоционального состояния, так что каждый из Леопардов говорил или пел ни для кого — для собственного удовольствия. Движения тела, песня, вылетавшая из гортани, были неким сообщением, одновременно общим и неопределенным, как и мысли, его родившие. В нем были и насмешка над шимпанзе, и радостное предвкушение полуденного сна и любви — любви, столь же бессознательной, как сон. Один снял с плеча свой инструмент — лук, на котором были натянуты три тетивы, другой — легкий барабан. Все как попало побросали оружие на землю возле отходящих от дерева высоких корней и уютно устроились, старые и молодые, на естественном ложе, так что, казалось, дерево у подножия оделось кружевом из смуглых и гибких тел. Узорчатая тень скользила по ним. Пение постепенно стихло, сменившись нежным бормотанием и тихим воркованием, с которым они принялись обниматься и ласкать друг друга. Долго они тешились любовью, но вот жара и усталость сморили их, и они погрузились в сон.

Но спали не все. Один юноша не стал искать себе место в тесной массе тел. Но он и не избегал товарищей, не перешел на другую сторону дерева, где было свободно. Вместо этого он сел у самых ног отдыхающих и, уткнув подбородок в колени, время от времени молча поглядывал по сторонам и осторожно трогал лодыжку, на которой красовалась огромная шишка, а под ней, на ступне, темный продолговатый синяк. Юноша то поглаживал опухшую ногу, то растирал ее, перебегая взглядом по лицам охотников, которые или занимались любовью, или засыпали, открыв рты и похрапывая. Разок юноша ткнулся свалявшейся бородкой и усами в колени и прикрыл глаза; но вскоре разлепил веки и опять украдкой взглянул на товарищей.