Александр Дюма - Три мушкетера. Роман

- А если он не приедет? - спросил д'Артаньян.

- Ну, если он не приедет, значит, он почему-либо задержался, вот и всё. Он мог упасть с лошади, мог свалиться с моста, мог от быстрой езды схватить воспаление лёгких. Эх, господа, надо принимать во внимание все случайности! Жизнь - это чётки, составленные из мелких невзгод, и философ, смеясь, перебирает их. Будьте, подобно мне, философами, господа, садитесь за стол, и давайте выпьем: никогда будущее не представляется в таком розовом свете, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена.

- Совершенно справедливо, - ответил д'Артаньян, - но мне надоело каждый раз, когда я раскупориваю новую бутылку, опасаться, не из погреба ли она миледи.

- Вы уж очень разборчивы, - сказал Атос. - Она такая красивая женщина!

- Отмеченная людьми женщина! - неуклюже сострил Портос и, по обыкновению, громко захохотал.

Атос вздрогнул, провёл рукой по лбу, точно отирая пот, и поднялся с нервным движением, которое он не в силах был скрыть.

Между тем день прошёл. Вечер наступал медленнее, чем обыкновенно, но наконец всё-таки наступил, и трактиры наполнились посетителями. Атос, получивший свою долю от продажи алмаза, не выходил из «Нечестивца». В г-не де Бюзиньи, который, кстати сказать, угостил наших друзей великолепным обедом, он нашёл вполне достойного партнёра. Итак, они, по обыкновению, играли вдвоём в кости, когда пробило семь часов; слышно было, как прошли мимо патрули, которые направлялись усилить сторожевые посты; в половине восьмого пробили вечернюю зорю.

- Мы пропали! - шепнул д'Артаньян Атосу.

- Вы хотите сказать - пропали наши деньги? - спокойно поправил его Атос, вынимая из кармана четыре пистоля и бросая их на стол. - Ну, господа, - продолжал он, - бьют зорю, пойдёмте спать.

И Атос вышел из трактира в сопровождении д'Артаньяна. Позади них шёл Арамис под руку с Портосом. Арамис бормотал какие-то стихи, а Портос в отчаянии безжалостно теребил свой ус.

Вдруг из темноты выступила какая-то фигура, очертания которой показались д'Артаньяну знакомыми, и привычный его слуху голос сказал:

- Я принёс ваш плащ, сударь: сегодня прохладный вечер.

- Планше! - вскричал д'Артаньян вне себя от радости.

- Планше! - подхватили Портос и Арамис.

- Ну да, Планше, - сказал Атос. - Что же тут удивительного? Он обещал вернуться в восемь часов, и как раз бьёт восемь. Браво, Планше, вы человек, умеющий держать слово! И, если когда-нибудь вы оставите вашего господина, я возьму вас к себе в услужение.

- О нет, никогда! - возразил Планше. - Никогда я не оставлю господина д'Артаньяна!

В ту же минуту д'Артаньян почувствовал, что Планше сунул ему в руку записку.

Д'Артаньян испытывал большое желание обнять Планше, как он сделал это при его отъезде, но побоялся, как бы такое изъявление чувств по отношению к слуге посреди улицы не показалось странным кому-нибудь из прохожих, а потому сдержал свой порыв.

- Записка у меня, - сообщил он Атосу и остальным друзьям.

- Хорошо, - сказал Атос. - Пойдём домой и прочитаем.

Записка жгла руку д'Артаньяну, он хотел ускорить шаг, но Атос взял его под руку, и юноше поневоле пришлось идти в ногу со своим другом.

Наконец они вошли в палатку и зажгли светильник. Планше встал у входа, чтобы никто не застиг друзей врасплох, а д'Артаньян дрожащей рукой сломал печать и вскрыл долгожданное письмо.

Оно заключало полстроки, написанной чисто британским почерком, и было весьма лаконично:

«Thank you, be easy».

Что означало: «Благодарю вас, будьте спокойны».

Атос взял письмо из рук д'Артаньяна, поднёс его к светильнику, зажёг и держал, пока оно не обратилось в пепел.

Потом он подозвал Планше и сказал ему:

- Теперь, любезный, можешь требовать свои семьсот ливров, но ты не многим рисковал с такой запиской!

- Однако это не помешало мне прибегать к разным ухищрениям, чтобы благополучно довезти её, - ответил Планше.

- Ну-ка, расскажи нам о своих приключениях! - предложил д'Артаньян.

- Это долго рассказывать, сударь.

- Ты прав, Планше, - сказал Атос. - К тому же пробили уже зорю, и, если у нас светильник будет гореть дольше, чем у других, это заметят.

- Пусть будет так, ляжем спать, - согласился д'Артаньян. - Спи спокойно, Планше!

- Честное слово, сударь, в первый раз за шестнадцать дней я усну спокойно!

- И я тоже - произнёс д'Артаньян.

- И я тоже! - вскричал Портос.

- И я тоже! - проговорил Арамис.

- Открою вам правду: и я тоже, - признался Атос.

Между тем миледи, вне себя от гнева, металась по палубе, точно разъярённая львица, которую погрузили на корабль; ей страстно хотелось броситься в море и вплавь вернуться на берег: она не могла примириться с мыслью, что д'Артаньян оскорбил её, что Атос угрожал ей, а она покидает Францию, так и не отомстив им. Эта мысль вскоре стала для неё настолько невыносимой, что, пренебрегая опасностями, которым она могла подвергнуться, она принялась умолять капитана высадить её на берег. Но капитан, спешивший поскорее выйти из своего трудного положения между французскими и английскими военными кораблями - положения летучей мыши между крысами и птицами, - торопился добраться до берегов Англии и наотрез отказался подчиниться тому, что он считал женским капризом. Впрочем, он обещал своей пассажирке, которую кардинал поручил его особому попечению, что высадит её, если позволят море и французы, в одном из бретонских портов - в Лориане или в Бресте. Но ветер дул противный, море было бурное, и приходилось всё время лавировать. Через девять дней после отплытия из Шаранты миледи, бледная от огорчения и неистовой злобы, увидела вдали только синеватые берега Финистера.

Она рассчитала, что для того, чтобы проехать из этого уголка Франции к кардиналу, ей понадобится по крайней мере три дня; прибавьте к ним ещё день на высадку - это составит четыре дня; прибавьте эти четыре дня к девяти истёкшим - получится тринадцать потерянных дней! Тринадцать дней, в продолжение которых в Лондоне могло произойти столько важных событий! Она подумала, что кардинал, несомненно, придёт в ярость, если она вернётся, и, следовательно, будет более склонен слушать жалобы других на неё, чем её обвинения против кого-либо. Поэтому, когда судно проходило мимо Лориана и Бреста, она не настаивала больше, чтобы капитан её высадил, а он, со своей стороны, умышленно не напоминал ей об этом. Итак, миледи продолжала свой путь, и в тот самый день, когда Планше садился в Портсмуте на корабль, отплывавший во Францию, посланница его высокопреосвященства с торжеством входила в этот порт.

Весь город был в необычайном волнении: спускали на воду четыре больших, только что построенных корабля; на молу, весь в золоте, усыпанный, до своему обыкновению, алмазами и драгоценными камнями, в шляпе с белым пером, ниспадавшим ему на плечо, стоял Бекингэм, окружённый почти столь же блестящей, как и он, свитой.