Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Неизвестно, на чем остановилась бы фантазия юноши, если бы мечты его не были прерваны появлением знакомого полицейского.

На этот раз Штейнбах явился к нему в своей парадной форме, застегнутый на все пуговицы, его обычная грубость исчезла, в манерах и тоне было нечто подобострастное и заискивающее.

— Я уже имел честь являться к вам, милостивый государь, — сказал он с поклоном, — не помню в точности с каким требованием, а теперь — вот что я принес вам!

С этими словами Штейнбах положил на стол большое запечатанное письмо и сверток с деньгами.

Герман сломал казенную полицейскую печать и развернул письмо с подписью генерал-директора полиции Легра де Берканьи. В письме заключались инструкции относительно его будущей работы; при этом его уведомляли, что ему посылается аванс в 300 франков впредь до назначения ему ежемесячного жалованья.

— Действительно, вы явились сегодня совсем по другому делу! — заметил Герман, сложив письмо. — Да и вид у вас совсем иной.

— Еще бы, — сообщил, охорашиваясь, полицейский, — я числюсь теперь на службе у генерал-директора полиции и состою у него по особым поручениям. Вы не можете себе представить, какой обширный ум у нашего генерал-директора! Кстати, скажу вам по секрету, что я женюсь на его молоденькой экономке, мадемуазель Бетти Бренцель…

— Ну, поздравляю вас с таким благополучием, — сказал Герман, опустив несколько франков в руку Штейнбаха.

Полицейский, видимо, довольный подарком, отвесил низкий поклон, затем распространился о прекрасных душевных качествах Бетти Бренцель, которая, по его словам, была не только из хорошей семьи, но и вполне достойная особа. «К сожалению, — добавил рассказчик, — ей приходится оставить свое место, потому что на днях приедет из Парижа супруга нашего генерал-директора с дочерью; говорят, что госпожа де Берканьи несколько своенравна и, кроме того, она везет с собой свой штат прислуги…»

Герман слушал рассеянно болтовню полицейского, и, когда наконец тот избавил его от своего присутствия, он еще раз внимательно прочитал полученную инструкцию, которая была написана в довольно загадочных выражениях. Но он не обратил на это внимания и, по своему простодушию, не нашел в ней ничего особенного; затем сосчитал не без удовольствия присланные деньги. Хотя Герман не особенно нуждался в них благодаря щедрости своего отца, и мог существовать безбедно до получения места, но вид первого заработка наполнил его сердце гордым сознанием собственного достоинства.

— Да, — мысленно рассуждал он, расхаживая взад и вперед по комнате, — эти деньги служат лучшим доказательством, что я недаром учился, и люди начинают ценить меня. До сих пор я жил только для самого себя и стремился к достижению личных целей, теперь наступила пора сделать что-нибудь для других, для общества… Мне предстоит тяжелая борьба, но это не будет бессильная борьба пролетария; судя по началу, я на прямой дороге, чтобы занять видное место в свете. В одном я могу поручиться за себя, что буду служить, но не прислуживаться. В нынешнее время не унизительно приняться ни за какую работу, когда дело идет о достижении высокой цели… Но во всяком случае никому не позволю злоупотреблять мной…

Среди этих размышлений Герман начал одеваться, чтобы идти к графу Фюрстенштейну. Мысль об Адели не покидала его, он улыбался, глядя на себя в зеркало. «Как бы я хотел знать, что ожидает меня впереди?» — думал он, хотя самодовольное выражение его свежего молодого лица ясно доказывало, что будущее не страшит его.

Ле-Камю, граф Фюрстенштейн, первый друг и советник короля Иеронима еще со времени его пребывания в Америке, на этот раз не сопровождал его величества в путешествии и остался в Касселе, занимаясь делами вверенного ему министерства иностранных дел. Но и в этой чуждой для него деятельности, особенно трудной ввиду придворных интриг и постоянного вмешательства Наполеона, граф Фюрстенштейн умел держать себя с достоинством, что свидетельствовало о его недюжинных способностях, ловкости и знании людей. Он имел красивую, представительную наружность, и если его осанку нельзя было назвать аристократической, то манеры были безукоризненны. Во время разговора он постоянно следил за собой и употреблял хотя и несколько вычурные, но правильные выражения. Близкие знакомые не без основания считали его холодным, безучастным человеком и крайне расчетливым. Быть может, вследствие этих свойств его характера, ухаживание его за дочерью генерала Сала подвигалось медленно, тем более что по своему высокому положению он считал более приличным для себя вступить в брак с представительницей какой-нибудь старинной немецкой фамилии.

В это утро Ле-Камю, граф Фюрстенштейн, угощал завтраком a la fourchette, поданным на севрском фарфоре, военного господина в парадной форме, увешанного орденами. Это был также один из любимцев короля, бригадный генерал Морио, который приехал с ним из Франции в качестве его адъютанта и теперь занимал важный пост военного министра. Он был человек талантливый, с некоторым военным образованием, но крайне легкомысленный и настолько раздражительный и бесцеремонный, что при веселом вестфальском дворе все боялись его и избегали каких-либо столкновений с ним. Хотя Ле-Камю всячески старался занять разговором своего гостя, но на лице последнего заметны были явные признаки нетерпения. Морио давно ухаживал за Аделью и благодаря ее кокетливому обращению не сомневался, что она также увлечена им; сегодня утром он явился в парадной форме, чтобы просить руки молодой девушки. Между тем чувства Адели изменились после ее первой встречи с Германом, который поразил ее своей красивой наружностью; вдобавок у нее появилось желание идти наперекор воле брата, вследствие намека генеральши Сала, что он не позволит ей брать немецких уроков у Германа.

Ле-Камю, в ожидании визита Морио, все утро напрасно уговаривал сестру дать согласие на брак и только добился от нее обещания принять жениха и не отказывать ему наотрез, чтобы не упустить такой блестящей партии.

Неожиданный приезд обер-гофмейстерины ее величества вывел его из затруднения, так как можно было ожидать, что знатная посетительница, при своей дружбе с Аделью, долго пробудет у нее, что действительно и случилось. Ле-Камю воспользовался этим временем, чтобы намекнуть влюбленному генералу, что, хотя он и не получит тотчас согласия молодой девушки, но не должен терять надежды. Затем он нашел не лишним высказать свое предположение относительно цели визита гофмейстерины.

— Вам известно, что королева недолюбливает мою сестру, но графиня Антония надеется помочь беде и, вероятно, приехала сегодня для переговоров по этому вопросу. Не скрою, что мне было бы очень приятно, если бы Адель после своего замужества была назначена статс-дамой королевы… Кстати, я слышал, что король после отъезда своей возлюбленной сблизился с гофмейстериной.