Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

Еще рано утром он не без волнения уложил свою студенческую дорожную одежду и теперь достал из кофра те вещи, которые считал нужными для предстоящего визита.

Лицо его, отражавшееся в зеркале, перед которым он завязывал свой белый галстук и поправлял бант, не отличалось правильностью, но могло казаться красивым, помимо прекрасных, выразительных карих глаз, благодаря свежему цвету лица и ряду ровных белых зубов. Полосатый жилет, короткие казимировые панталоны и сапоги с отворотами плотно облегали его высокую, стройную фигуру, которая при всей своей пропорциональности была слишком крупной, чтобы ее можно было назвать классической.

Герман, накинув широкополый зеленоватый фрак, прошелся по комнате, он чувствовал себя не совсем ловко в новом узком платье, со стороны могло показаться, что он держится слишком прямо и скованно, другие нашли бы его осанку немного горделивой. Он надел шляпу и вышел из дому. Чем ближе подходил он к церкви св. Мартина, тем более усиливалось у него впечатление, что он находится в заграничном городе. На многолюдных улицах только и слышался французский говор, беспрестанно попадались прохожие, которые по наружности, одежде и живости имели мало общего с местным немецким населением, из чего можно было заключить, какое огромное количество иностранцев потянулось в Кассель за французским двором. Везде виднелись новые лавки с французскими вывесками, а некоторые только готовились к открытию: тут была Marchande de modes et de nouveautés, там Traiteur или Cafetier, здесь Marchand de comestibles et liqueurs, Tailleur brevetè или Maitre de langue fraincaise.

Наконец после долгих поисков Герману удалось отыскать квартиру капельмейстера Рейхардта. Поднявшись по лестнице, он увидел через открытую дверь богато убранную комнату, где женщина, занимавшаяся стиранием пыли, заявила ему, что господин капельмейстер отправился в театр на репетицию. Герман сказал, что зайдет еще раз после обеда, и просил передать письмо хозяину дома.

Он отправился бродить по улицам, теперь ничто не отвлекало его внимания и не мешало любоваться прелестным расположением города или причудливыми очертаниями гор и долин. На каждом шагу перед ним открывался новый, еще более привлекательный ландшафт. Над холмистой низменностью виднелись деревни, полузакрытые лесом, от которых тянулась длинная полоса полей, примыкавших с одной стороны к обширным лугам, с другой — к парку Ауэ, раскинувшемуся вдоль берегов Фульды. Группы могучих деревьев и бесконечные аллеи представляли издали сплошную массу зелени, и только террасы фруктовых деревьев, гряды овощей и цветочные клумбы спускались до низкой стены, отделявшей общественный сад от улицы.

Здесь долго прогуливался Герман, он находился в каком-то восторженном состоянии, окружавшая его очаровательная природа действовала на его воображение, перед ним рисовались самые фантастические образы. Пение, услышанное им из окна соседнего дома, и стройная фигура девушки, которая неожиданно появилась на балконе среди цветущих растений, пробудили в его сердце целый мир юношеских желаний и надежд. Он мечтал о любви, почестях и богатстве, этих наиболее сильных стимулах всякого общества. До сих пор все это мало занимало его, он жил в уединении, среди своих научных занятий, но теперь эти мечты будоражили его душу, хотя в неясных формах, так как представляли резкое противоречие с его прежними взглядами на свет и людей.

Герман после обеда снова отправился к капельмейстеру, который, видимо, ожидал его, так как встретил с шляпой в руке.

— Вы опоздали, господин Трейлебер, — сказал он. — Мы отправимся вместе, семейство мое уже уехало; надеюсь, вы ничего не имеете против того, чтобы провести жаркие часы дня в парке Ауэ, который как будто создан для этого. Я уверен, что вам понравится там.

Сходя с лестницы, они встретили француза в поношенном платье, который предложил им свои услуги для стрижки и дрессировки собак.

— Убирайтесь к черту! — крикнул на него Рейхардт по-французски; затем, обращаясь к Герману, добавил на немецком языке: — Эта чужеземная сволочь воображает, что все должны говорить на их языке. Вот вам небольшой образчик!.. За нашим милостивым королем Иеронимом нахлынула сюда целая толпа французских оборванцев. Они стригут и дрессируют собак, продают румяна, белила и притиранья, чинят шелковые чулки и т. д. Но, разумеется, все это лучше того, что творит брат нашего короля, великий император… Не мешало бы ему оставить стрижку немцев, или скорее было бы желательно, чтобы немцы не поддавались этому…

Рейхардт мог часами рассуждать на эту тему, он говорил громко, не обращая внимания на прохожих, быстро переходя от одного предмета к другому, что особенно поражало в человеке за пятьдесят лет, с лысиной во всю голову и несколькими локонами на затылке. Но тем не менее приятное впечатление производил образованный композитор своим умным лицом, светскими манерами и даже некоторой небрежностью в изысканном туалете.

Наконец, от французов он перевел разговор на Германа.

— Зять мой, — сказал он, — отзывается о вас с большой похвалой, господин Дрейлебер. Он был знаком с вашим отцом, когда тот… Кстати, он, то есть мой зять Стефенс, хочет опять вернуться в Галле и знаете — с какой целью?..

Герман ответил отрицательно.

— А я знаю, но об этом поговорим после… Да, он пишет о вас самые лестные вещи, а мнение такого человека, как Стефенс, имеет для меня значение. Насколько я ценю его, вы можете видеть из того, что я отдал за него мою любимую дочь… Положим, я не менее люблю свою Луизу, она старшая дочь моей покойной жены и такая же хорошая певица, как ее покойная мать, а от меня наследовала талант к композиции. Она много испытала в жизни, моя бедная Луиза…

В это время экипаж остановился у входа в парк. Они вошли в ворота и, сойдя с лестницы, повернули в боковую аллею. Рейхардт обратил внимание своего гостя на величественные деревья парка:

— Вот старая ландграфская гвардия, — сказал он, — оставленная курфюстом полтора года тому назад; он удрал отсюда со своими сокровищами и бросил страну на произвол судьбы…

Эти слова напомнили Герману о письме, он сообщил Рейхардту неприязненный отзыв о нем комиссара, который был передан ему хозяином гостиницы. Композитор замолчал и казался задумчивым, но лицо его опять прояснилось, когда он увидел издали свою семью на холме, обсаженном деревьями в виде кулис и названном вследствие этого «зеленым театром».

Рейхардт представил молодого человека жене и дочери:

— Господин… как его… Герман Вейслебер из Галле, друг нашего дорогого Стефенса!

— Фамилия совсем не та, папа, — сказала Луиза Рейхардт, приветливо протягивая руку гостю.

— Как — не та! Каким образом? — воскликнул композитор.