Юрий Трусов - Хаджибей (Роман-трилогия)

Кондрат давно не занимался земледелием. Но вспоминая, как он крестьянствовал на берегах Тилигула, сравнивая рассказы барина о хлебопашестве в иноземных странах, порой едко высмеивал то, что считал в них несуразицей или небылью.

Однажды после одной из таких бесед Виктор Петрович поведал Кондрату о том, что давно волновало его.

— Хочу землю пробудить нашу… Насадить на засушливых черноморских степях леса, безводья оросить, чтобы жизнь не зря прошла, Кондратий Иванович… Вот такой, как ты, очень мне для дела этого нужен человек… Если бы выдюжил хворобу — помог?

— Конечно! Кабы встал, я бы небо достал… Эх, здоровья бы мне, Виктор Петрович! — воскликнул Кондрат и замолчал, словно захлебнулся от нахлынувшей тоски.

Горечь, прозвучавшая в словах Кондрата, вернее, тон, каким они были произнесены, открыл Виктору Петровичу всю глубину трагедии унтера.

Он мысленно упрекнул себя за то, что опрометчиво разбередил душевную рану своего однополчанина.

— Успокойся, друг мой. Все преотлично образуется. У меня и сомнения даже нет, что ты весьма скоро поправишься. Так обещает доктор, — смущенно промолвил Сдаржинский.

Запавшие темные глаза больного сверкнули недобрым огнем.

— Напрасно вы, Виктор Петрович, только на дохтура этого деньги переводить изволите. Мне ваших денег жалко. Не в силах он мне помощь оказать, хоть еще сто лет лечить будет. Истинная правда!..

Кондрат машинально поднялся, но, сделав резкое движение, со стоном опустился на свое ложе.

— Осторожнее, Иванович, — склонился над ним Виктор Петрович. — В лечении, друг мой, терпение потребно… И на дохтура ты напрасно совсем… Ведь он врач известный, к тому же…

— Гоните его, Виктор Петрович, прошу вас… Голову нам он морочит. Видеть его уже тошно. Коли прогоните — мне сразу, наверное, полегчает.

Слушая Кондрата, Сдаржинский то хмурил рыжеватые брови, то улыбался.

— То есть, как это — гоните? Позволь, Иванович! А кто же тебя тогда лечить будет? Ты же больной. Без доктора тебе не обойтись.

— Обойдемся!.. Я давно вас просить об этом собираюсь… Разрешите мне лечение от одной ведуньи испробовать, чтоб только лекарь-немец ваш не мешался.

— Это от какой такой еще ведуньи? — поморщился Сдаржинский. — Знахари и колдуньи в наш просвещенный век суть невежество одно да шарлатанство. Я не думаю, что ты, Иванович, к сему легковерную приверженность имеешь… Стыдись!

— Все ж, уберите доктора, а то я, не стерпев, обижу его. Нехорошо тогда получится. Истинную правду говорю, ваше благородие. — Голос Кондрата задрожал. Звучащая в нем горечь заставила насторожиться Сдаржинского.

— Но как я рассчитаю врача, когда он не закончил еще курса лечения. Он хочет тебе благо сделать, а я его прогоню… Нехорошо будет…

— А вы его от меня помаленьку отвадьте… Он сам, поди-то, в душе отбояриться хочет. Гордость ему самому отказаться мешает. Понимает, видать, что хворь мою ему не одолеть. Он немец неглупый. Вы ему только облегчение сделаете.

— Ты уверен?

— Да я его насквозь вижу.

— Гм… Любопытно, — задумался Виктор Петрович. — Как же все-таки мне его поделикатнее отвадить?

— Да вы его, когда в Одессу поедете, возьмите с собой. И продержите его возле себя подольше… Месяца три так, чтобы от меня он отвык. А потом скажете, что я, мол, неблагодарный, у ведуньи лечиться стал…

— Так ты в самом деле хочешь у ведуньи?

— Она одна мне, пожалуй, и поможет… Только дозвольте ее ко мне допустить.

Виктор Петрович тяжело вздохнул.

— Ох, как я не люблю эти суеверия!.. Но раз ты так настаиваешь — пусть будет по-твоему. Волю больного уважать надо. Только — чур! Я об этом ничего не ведаю, ничего не знаю. Понял? — Он многозначительно поднес палец к губам.

На другой день Виктор Петрович увез неведомо куда — «в долгую отлучку» — немца-лекаря. А через несколько дней на возке, запряженной парой саврасых, в Трикратное приехал к Кондрату из Одессы дед Семен Чухрай со своей старухой Одаркой.

Не только дела заставляли Сдаржинского на долгий срок отлучаться в Одессу. С этим городом его сейчас, как никогда, связывали сугубо личные интересы, надежды и желания. Кузина Натали, по-прежнему притягательная и по-прежнему недосягаемая, прочно вошла в его жизнь. Он пронес свое чувство к ней через годы, через войну, через тяжелые испытания.

И, как в прошлые годы, его поразила мужественная откровенность этой хрупкой, грациозной, на первый взгляд беззащитной девушки. В первую же встречу, после радостных восклицаний и традиционного поцелуя, кузина подвела Сдаржинского к портрету его брата Николая, висящего в раме, повитой черным крепом.

— Здесь, дорогой кузен, перед лицом погибшего в сражении, я должна сказать вам правду. (Когда она говорила с Виктором Петровичем по-французски, всегда переходила на «вы»). — Он — единственный человек, которого я любила и люблю и который унес мою любовь с собой. Я поклялась, что буду верна ему. И вы также должны поклясться, что никогда, ни при каких обстоятельствах… — Тихий голос Натали задрожал: — Клянитесь! — Черные влажные глаза ее приказывали и в то же время умоляли исполнить просьбу.

Виктор Петрович был потрясен. Он давно с горечью сознавал, что кузина отдает предпочтение брату. Но у него всегда теплилась надежда, что постоянство, преданность, глубокие чувства, которые он испытывал к ней, победят.

После гибели брата он считал себя единственным, кто имеет право ей предложить свое сердце.

— Я не могу дать вам этой клятвы, — прошептал он, — прижимая маленькую смуглую руку Натали к губам.

— Qu est ce gue vous faites! Reprenez — vous! [117] — Что вы делаете?! Прийдите в себя! (Франц.) И обещайте мне… Иначе мы не должны видеть друг друга, — мешая русские слова с французскими, воскликнула Натали, вырывая руку.

Виктор Петрович выбежал из комнаты.

В письме, посланном на другой день, Сдаржинский просил у кузины извинения за свой порыв и умолял не избегать с ним встречи. Он просил снисхождения и сострадания — не требовать клятвы, которую он не в состоянии дать. Взамен он обещал никогда больше не огорчать ее…

Письмо Виктора Петровича вызвало у Натали противоречивые чувства. Она знала, что он давно и преданно любит ее, но считала низким и оскорбительным идти на какой-либо компромисс. Она понимала что лишь клятва сможет поставить их обоих в границы чисто родственных отношений.

Поэтому строптивость кузена рассердила Натали, но в порыве его было столько искреннего отчаяния! И Натали решила встретиться с ним, но держать его, как говорится, в определенных рамках.

Свою судьбу она давно определила, как только получила известие о смерти старшего брата Виктора Петровича.