Густав Эмар - Том 17. Твердая рука. Мексиканская месть

— Не заботьтесь о нас, отец! — с жаром воскликнула донья Марианна. — Мы молоды и можем работать.

— Да вы не думайте, ми амо, — вмешался снова дон Хосе, — мое ранчо не так уж плохо. Я надеюсь, что с Божьей помощью вы недурно там устроитесь; у меня по крайней мере вам нечего будет опасаться посещения некой особы.

— Вы намекаете, конечно, Паредес, на дона Руфино Контрераса, — сказал маркиз. — Вы несправедливы к нему. Это один из лучших моих друзей, и я не могу нахвалиться его отношением ко мне.

— Гм! Все возможно, ми амо, всяко бывает… Тем не менее я позволю себе заметить, с вашего разрешения, что было бы благоразумнее повременить немного с окончательным суждением о сеньоре сенаторе.

— Что-нибудь слышали о нем?

— Ничего, ми амо, ничего! Это я просто так, сам с собой разговариваю.

— Да, чуть было не забыл! Отец, ведь у меня письмо к вам от дона Руфино! — воскликнул дон Руис, протягивая маркизу запечатанный конверт.

— А мне, к слову сказать, — пробурчал себе под нос управитель, — всегда были подозрительны люди, которые предпочитают бумагомарание живому слову.

Маркиз тем временем вскрыл конверт и пробежал глазами письмо.

— Ну, по крайней мере— на этот раз, — воскликнул он, — вам не придется обвинять дона Руфино в недостатке искренности и ясности! Он уведомляет меня о мерах, принятых против меня моими кредиторами, и, указав мне затем на безвыюдность моего положения, предоставляет мне возможность, — правда, немного странную, — с честью выйти из него. Короче говоря, он просит у меня руки моей дочери и обещает внести в банк на ее имя, в виде приданого, капитал в полтора миллиона пиастров и расплатиться, кроме того, со всеми моими долгами.

Донья Марианна сидела не шелохнувшись, словно пришибленная этим известием.

— Вот до чего мы дошли, дети мои! — с горечью продолжал маркиз. — Мы, потомки доблестного рода, должны считать себя польщенными искательством человека, так мало подходящего в мужья моей дочери.

— И что же вы намерены ответить, отец, на это странное послание? — спросил дон Руис, задыхаясь от волнения.

— Сын мой, даже угроза самой ужасной нищеты не может заставить меня поступиться моей честью. Моя дочь свободна в своем выборе, она вольна принять или отвергнуть это предложение. Я не желаю ни в коей мере влиять на ее решение. Она еще молода, и я не имею права приковать ее на всю жизнь к нелюбимому человеку… Подумай, дочь моя, и поступай согласно велению своего сердца. Заранее одобряю всякое твое решение.

— Благодарю, отец, — тихо произнесла молодая девушка, — благодарю тебя, но разреши мне ответить только через восемь дней. Я так поражена и так взволнована, что не смогу сейчас принять какое-либо решение.

— Хорошо, дочь моя, я подожду с ответом. А теперь, дети, прошу вас удалиться. Паредес, вы останьтесь здесь. Прежде чем окончательно покинуть асиенду, мне надо отдать вам некоторые распоряжения.

Брат и сестра, почтительно поклонившись отцу, молча вышли из злосчастной комнаты, в которую члены семьи де Мопоер входили лишь в тех случаях, когда на них обрушивалось какое-нибудь несчастье.

Брат и сестра вышли из Красной комнаты, храня угрюмое молчание. Им было не до избитых взаимных утешений. Они даже не пытались поделиться друг с другом своими печальными мыслями. Когда они дошли до вестибюля, от которого расходились лестницы в их личные апартаменты, дон Руис, шедший об руку с доньей Марианной, остановился и, поцеловав сестру в лоб, ласково произнес:

— Прощай! И не падай духом, Марианна.

— Неужели ты собираешься покинуть меня? — упрекнула брата донья Марианна.

— Мне показалось, что ты направляешься к себе.

— Чем ты намерен заняться сейчас, Руис?

— Откровенно говоря, ничем. У меня одна только потребность — движение, одно только желание — бесцельно носиться взад и вперед, наглотаться воздуха, иначе я, кажется, заболею. Эх, оседлаю-ка я сейчас своего Яго и буду часа дваа три скакать по полям куда только глаза глядят! Ц — Тогда будь добр, Руис, оседлай заодно и мою Мадрину.

— Ты намерена куда-нибудь поехать?

— Да, к своей кормилице. Мы давно не видались с ней, и сегодня мне особенно отрадно побыть у нее.

— И ты поедешь туда одна?

— Да, если ты откажешься составить мне компанию.

— А ты этого хочешь, сестренка?

— И да и нет.

— Что за загадка?

— Я буду откровенна с тобой, Руис. Мне надо повидать кормилицу по делу; может быть, мне придется даже заночевать в ранчо. И мне будет неприятно, если ты станешь отговаривать меня.

— Ты забываешь, Марианна, что теперь в наших краях далеко не спокойно. В случае внезапного нападения это жалкое ранчо не сможет долго сопротивляться. Подумай, что ждет тебя тогда.

— Я обо всем подумала, Руис, я все взвесила. Но повторяю: мне надобно ехать в ранчо и, возможно, остаться там даже не на одну ночь, а на двое-трое суток.

— Я знаю, сестра, что ты не какая-нибудь глупышка, — после минутного раздумья произнес дон Руис. — Прежде чем действовать, ты все тщательно обдумаешь и взвесишь. Ты не открываешь мне цели своей поездки, но я не сомневаюсь в ее серьезности и поэтому не стану перечить тебе. Делай как знаешь, я буду во всем помогать тебе.

— Благодарю тебя, Руис! — с жаром воскликнула донья Марианна. — Другого ответа я и не ожидала от тебя.

— Итак, я иду седлать лошадей?

— Иди, я подожду тебя здесь, — сказала донья Марианна, спустившись вместе с братом во двор.

Ей недолго пришлось ждать: скоро показался дон Руис, ведя в поводу двух оседланных коней. Брат и сестра вскочили в седла и выехали из замка.

Было около четырех часов пополудни. Близился закат, спадал дневной жар, отовсюду неслось звонкое пение птиц, приятной прохладой веяло от вечернего ветерка, уносившего далеко на запад тучи мошкары, до этого времени положительно затемнявшие яркий солнечный свет.

Молодые люди молча ехали рядом. Занятые своими мыслями, они не замечали чудесного ландшафта, развертывавшегося во всем своем богатом разнообразии по мере их продвижения. Так, не обменявшись ни словом, и домчались они до ранчо.

Бухало, верный своей привязанности к донье Марианне, заблаговременно возвестил о ее приближении. Все обитатели ранчо, не исключая и слепого старика Санхеса, высыпали навстречу своей любимице.

С первого же взгляда донья Марианна успела убедиться в том, что ее молочный брат дома.

— Ах, Боже мой, нинья! Каким благодатным ветром занесло вас так поздно сюда! — радостно воскликнула кормилица.

— Просто захотелось повидать вас, мадресита [73] Мадресита — матушка. Примеч. авт. . Я так давно не целовала вас, что мне положительно стало невтерпеж.

— Как жаль, что вы так поздно, нинья! — сказал старик Санхес. — Мы едва успеем переброситься несколькими словами.