Густав Эмар - Том 9. Лесник. Морские титаны

В данном случае изучение обстановки не представляло ни малейшего затруднения.

Комната была длинная и узкая, вся обшитая дубовыми филенками резной работы редкой красоты; богатая библиотека занимала целиком одну стену. Освещалась комната четырьмя сводчатыми окнами с цветными витражами, где изображались предметы духовного содержания, точно в церкви; тяжелые занавеси из плотной коричневой материи были на каждом окне; на стенах висели шесть больших картин из жизни святого Августина.

Эти картины неизвестных мастеров, не лишенные художественного достоинства, отличались несколько наивной манерой живописи, мрачной и сухой, свойственной кисти большей части испанских живописцев эпохи Возрождения.

Между двумя окнами, под громадным распятием, окруженным всеми принадлежностями страдания Христова, был дубовый аналой для моления; в одном из углов стояла скромная кровать с тощим тюфяком, волосяной подушкой и шерстяным одеялом. По всей комнате были расставлены стулья, табуретки и кресла; массивный стол, заваленный книгами и разными рукописями, занимал середину комнаты.

Стоявшая в угловой нише Мадонна с младенцем Иисусом на руках, в венке из белых роз, драпированная золотой парчой, казалась гением-хранителем этого мирного убежища. Перед ней горело с десяток тоненьких свечей длиной с руку, насаженных на железные шипы. Ниша эта могла задергиваться занавеской.

Серебряная лампа в три рожка свисала с потолка над столом на высоте двух футов и распространяла приятный полусвет в этой комнате, очень похожей на келью. Кроме тайного входа в ней имелись две створчатые двери в противоположной стене.

— Уж не нахожусь ли я у почтенного отца Санчеса, капеллана асиенды? — пробормотал про себя Лоран. — Я не прочь наконец-то познакомиться с этим святым мужем, даже лица которого мне пока что не удалось рассмотреть. Звук его голоса всегда вызывает во мне невольный трепет, точно отдаленное воспоминание чего-то слышанного в детстве. Какое в этом правдоподобие! — грустно заключил он, покачав головой.

Спустя минуту он прибавил:

— Да что ж это, я один здесь, что ли? Куда подевался почтенный капеллан?

Эти слова будто имели силу вызывать духов, потому что дверь внезапно отворилась и на ее пороге появился отец Санчес.

Капюшон его коричневой рясы был опущен на лицо; он скрестил руки у пояса так, что их не было видно под широкими рукавами.

С минуту он оставался неподвижен, потом подошел к столу и, поклонившись посетителю, произнес своим звучным голосом:

— Добро пожаловать, граф! Признаться, я ожидал вашего прихода с нетерпением и беспокойством.

— Почему, святой отец? — спросил молодой человек, ответив на поклон.

— Я опасался, что вы не согласитесь навестить меня в столь поздний час ночи, а поговорить с вами я очень хотел.

— Прежде всего, святой отец, — возразил молодой человек, улыбаясь, — надо вам признаться, что я вовсе не знал, куда меня ведут.

— Правда, я запретил Хосе говорить.

— Позвольте заметить вам, что вы были неправы.

— Быть может, граф, но, говоря между нами, военные не питают большого уважения к духовным лицам, и я опасался, что вы не придете.

— Правда, я военный, преподобный отец, — перебил с живостью капитан, — но всегда уважал духовных лиц; кроме того, вы напоминаете мне одного человека, который принимал участие в моем воспитании и к которому я сохранил в душе глубокую преданность. Память о его доброте, запечатленная неизгладимыми чертами в моем сердце, была бы лучшим ходатайством за вас.

— Простите, граф, — сказал отец Санчес с чувством, которое тщетно силился скрыть, — благодарю вас за благосклонные слова… Не угодно ли вам сесть? — прибавил он, подвигая кресло. — Так удобнее разговаривать, а я должен сообщить вам много важного.

Капитан слегка отстранил предложенное кресло.

— Святой отец, — сказал он с почтительным поклоном, — я стою перед вами с непокрытой головой и не пряча лица. Вы знаете, кто я. Вас я еще не видел ни разу и даже не знаю, действительно ли передо мной находится преподобный отец Санчес, капеллан асиенды дель-Райо? Не окажете ли вы мне чести откинуть ваш капюшон, чтобы я мог удостовериться, действительно ли вы то лицо, за которое выдаете себя?

— Разве моя ряса не говорит, кто я?

— У нас, военных, есть поговорка, немного пошлая, правда, но тем не менее справедливая: «Не всяк тот монах, на ком клобук».

— Не стану теперь обсуждать с вами этот вопрос, граф, ограничусь лишь замечанием, что часто лучше скрываются с открытым лицом, чем под маской.

— Что вы хотите сказать, отец капеллан?

— Не более того, что говорю, граф. Если бы я в свою очередь спросил вас, действительно ли вы граф де Кастель-Морено, кто знает, не испытывали бы вы затруднения при ответе.

Лоран прикусил губу и вспыхнул от гнева при таком неожиданном и метком выпаде.

— Все здесь знают меня под этим именем, — ответил он уклончиво.

— Здесь — бесспорно, — многозначительно заметил монах, — а в других местах?

— То есть как «в других местах»?

— Ну, в Европе… в Испании, например, на Санто-Доминго, на Тортуге и не знаю где еще, разве вы известны под этим именем?

— Подобные слова, произнесенные таким тоном, требуют немедленного объяснения! — вскричал молодой человек, гордо вскинув голову.

— Какое объяснение могу я дать, граф? Вы как будто сомневаетесь во мне, я — в вас… мы квиты. Я только хотел показать вам, что спрашивать всегда легко, но отвечать подчас бывает очень трудно.

— Не уклоняйтесь от прямого ответа, преподобный отец, говорите открыто, как подобает человеку честному. Не я разыскивал вас, вы сами изъявили желание говорить со мной; следовательно, вы и должны подать пример откровенности.

— Я согласен с этим, граф, вы правы. Если же я подам вам, как вы говорите, пример откровенности, вы последуете ему?

— Не будем тратить времени на пустые слова, преподобный отец: вы знаете меня, я в этом убежден. Вы даже могли открыть причину, которая привела меня в эти края. Как видите, я вижу вас насквозь, и оспаривать это — напрасный труд.

— Сознаюсь, что…

— Я угадал, верно? Простите, преподобный отец, я человек военный и привык к краткости. Странное положение, в котором я нахожусь, требует величайшей осторожности; я не могу согласиться погубить или даже подвергнуть риску очень важные интересы, которые поставил себе целью жизни.

— Месть, хотите вы сказать, — тихо произнес монах.

— Быть может, и месть, — продолжал Лоран с легким содроганием. — Вы видите, что я молод, можете строить предположения о моем тщеславии и легкомыслии, но это заблуждение с вашей стороны, отец мой. Горе рано старит человеческое сердце, а я смолоду узнал, что значит страдать. Мне двадцать восемь лет, но в душе я чувствую себя пятидесятилетним. Я не знаю вас, не знаю, кто вы, однако угадываю, не понимая причины, что вы принимаете во мне участие. Тем не менее, пока мы будем в нынешних отношениях, наш разговор ни к чему не приведет, так как обмен мыслями между нами невозможен. Итак, остановимся на этом и позвольте мне уйти. Я убежден, что вы не желаете мне зла, и даже не требую от вас слова хранить мою тайну, которую вы открыли Бог весть каким образом. Прощайте, отец мой, да хранит вас Господь!