Густав Эмар - Том 13. Охотники за пчелами. Каменное сердце

Любопытна и поучительна история этого города, который с первых дней своего существования как будто был отмечен печатью рока.

Из наивного рассказа немецкого авантюриста Ульриха Шмиделя, явившегося одним из основателей Буэнос-Айреса, мы узнаем, до какого отчаянного положения были доведены несчастные завоеватели, вынужденные питаться трупами своих соотечественников, убитых индейцами, пребывающими в убеждении, что эти белые люди, явившиеся в их страну, были никто иные, как духи, и потому подлежали истреблению.

Странная участь постигла этот город, обреченный на беспрерывную борьбу или с внешними врагами, или с внутренними, которые гораздо опаснее, а между тем город этот, несмотря на беспрерывные войны, ныне один из самых богатых и процветающих городов испанской Америки.

Как все города, основанные кастильскими авантюристами в Новом Свете, Буэнос-Айрес имеет весьма живописный вид. Улицы его прямые и широкие, застроены добротными домами, расположенными в глубине обширного сада. В Буэнос-Айресе имеется много всевозможных монументов. Широкие площади с множеством лавок и потоком праздных людей создает ощущение всеобщего благоденствия, отнюдь не характерного для этой несчастной страны, опустошаемой междоусобной войной.

Начав с отдаленного прошлого, мы перенесемся в Буэнос-Айрес на двадцать лет назад от того времени, с которого начинается наше повествование, а именно к вечеру в конце сентября 1839 года, то есть к тому моменту, когда тиранство странного человека, в течение двадцати лет тяготевшее над Аргентинской республикой, достигло своего предела.

Сегодня трудно себе представить гнусную тиранию правительства Розаса в этой прекрасной стране.

Хотя было только десять часов вечера, мертвая тишина господствовала в городе. Лавки были заперты, все улицы — мрачны и пусты, и лишь изредка появлялись патруль, тяжелые шаги которого глухо стучали по камням мостовой, или одинокий сторож, совершавший ночной обход, дрожа от страха.

Жители, затаившиеся в своих жилищах, рано гасили огни, дабы не возбуждать подозрений полиции, и только во сне находили забвение от страха и всяких напастей.

В эту ночь Буэнос-Айрес выглядел мрачнее обыкновенного. Дувший весь день ледяной ветер принес похолодание. По небу мчались тяжелые черные тучи, время от времени рассекаемые молнией, слышались глухие раскаты грома. Все предвещало страшную грозу.

В одном из окон богатого особняка, расположенного в середине главной и самой красивой улицы Санта-Тринидад, за плотными белыми занавесями сквозь густую листву сада светился слабый огонек. Окно это отчетливо выделялось на общем беспросветно темном фоне, привлекало внимание и патруля и ночного сторожа. Патрули непременно останавливались и взирали на светящееся окно с гневом, либо с затаенным страхом и тоном, не предвещавшим ничего хорошего, бормотали:

— Опять этот изменник дон Гусман де-Рибейра затевает какой-нибудь заговор против диктатора.

Сторожа же с состраданием сетовали:

— Дон Гусман когда-нибудь доиграется, что его арестуют.

В этот-то дом и в эту самую комнату, где горел свет, рождавших такие предположения, мы и войдем вместе с читателем.

Пройдя сад и галерею, мы увидим справа массивную дверь из кедра, запирающуюся только задвижкою, приподняв которую можно войти в просторную залу, хорошо освещенную. Меблировка гостиной была чрезвычайно проста. На выбеленных стенах — аляповатые картины, которыми Париж наводняет все пять частей света, непременное фортепиано, которое во всех американских домах красуется на самом видном месте, дюжина стульев, круглый стол, покрытый зеленым сукном, два кресла. Алебастровые часы на специальном столике дополняли скупую меблировку.

В этой зале человек лет сорока, в дорожном костюме, расхаживал взад и вперед, бросая, каждый раз как приближался к столику, нетерпеливый и тревожный взгляд на часы.

Иногда он подходил к окну, приподнимал занавес и вглядывался в ночную темноту, однако не мог ничего разглядеть, или жадно прислушивался, словно уловив в порывах ветра какой-то исполненный значения звук, но тотчас же убеждался в своем заблуждении. И он снова принимался шагать по зале.

Человека этого звали дон Гусман де-Рибейра. Он принадлежал к одной из знатных семей этой страны, происходя по прямой линии от первых завоевателей. Еще в молодости. дон Гусман под началом отца постиг суровое ремесло солдата. Во время войны за независимость служил адъютантом у Сан-Мартена, армия которого совершила знаменитый поход через Кордильеры. С тех пор он постоянно служил то у одного начальника, то у другого, стараясь, насколько это было возможно, не становиться под знамя, враждебное подлинным интересам страны.

Это было весьма трудно в условиях постоянных переворотов, затеваемых честолюбивыми людьми, лишенными каких-либо достоинств. Однако, благодаря ловкости, а главное — прямоте характера, дон Гусман сумел сохранить порядочность, когда же дон Гусман почувствовал подозрительность со стороны Розаса, он подал в отставку и поселился в своем особняке.

Дон Гусман истинный солдат в самом благородном значении этого слова, никогда не занимавшийся политикой, внушал чрезвычайное подозрение диктатору главным образом потому, что его благородный, решительный характер привлекал к нему соотечественников, питавших к нему такую глубокую симпатию и преданность, что генерал Розас не решался изгнать или каким-то другим способом избавиться от человека, всеобщее поклонение и благородная гордость которого казались ему публичным осуждением его поступков.

Как мы уже сказали сейчас, дону Гусману было сорок лет, но, несмотря на бесчисленные жизненные испытания, годы не сказались на его внешности. Он был высок и статен, лицо — живое и выразительное, глаза — блестящие и только несколько серебристых нитей, проглядывающих в густой черной шевелюре, да две-три глубокие морщины, запечатлевшие скорее мысль, чем годы, указывали на то, что он достиг середины жизни.

Часы недавно пробили половину одиннадцатого, когда несколько громких ударов в дверь заставили вздрогнуть дона Гусмана. Он остановился и прислушался.

С галереи доносились какие-то голоса, но о чем говорили и кто, он различить не мог.

Через некоторое время голоса смолкли, дверь отворилась, и вошел слуга. Судя по всему, доверенное лицо дона Гусмана.

— Что там происходит, Диего? — спросил дон Гусман. — Что значит этот шум в такое позднее время?

Слуга подошел к своему господину вплотную и шепнул ему на ухо:

— Дон Бернардо Педроза!

— О! — воскликнул дон Гусман, хмуря брови. — Он один?

— С ним четверо солдат.

— Что же это значит? — продолжал дон Гусман, все больше мрачнея.