Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена

Вряд ли Геническ или единственная его улица заслуживали доброго слова, но для меня они в тот миг показались краше Пикадилли. Прошло минут пять, прежде чем я нашел в себе силы вылезти наружу и мы с Истом предстали удивленным взорам выбежавших из домов жителей. Лошади едва держались на ногах, и нам не пришлось объяснять, что им требуется смена. В конце улицы, у моста, размещалась почтовая станция; пьяный почтмейстер, вняв уговорам и ругани, предоставил нам пару тощих кляч. Ист предложил передохнуть несколько часов, дав нашим лошадям время восстановить силы, но я воспротивился: пока все идет гладко, не стоит терять времени. Так что, раздобыв у жены почтмейстера хлеба, колбасы и сыра, а также кое-какую женскую одежду, которая понадобится для Вали, когда та проснется, мы впрягли новых коней и приготовились тронуться в путь.

Перспектива была безрадостной. За мостом, переброшенным через замерзший канал, мы видели Арабатскую стрелку: длинный узкий язык заснеженной земли, который, будто гигантская железнодорожная насыпь, уходил на юг вдоль берега Азовского моря. Само море, покрытое, насколько хватало глаз, льдом, простиралось слева; справа же находилась зловонная внутренняя лагуна, называемая Сиваш. Достигая местами нескольких миль в ширину, сия заводь сужалась по мере продвижения вдаль по Стрелке и сходила почти на нет там, где коса соединялась с Арабатом, на восточной оконечности Крыма. Похоже, грязи в этой лагуне было столько, что она не замерзала полностью даже в холодные русские зимы, а ядовитый смрад от нее мог бы свалить и слона.

Мы уже приготовились выехать, когда очнулась Валя. Потребовалось некоторое время, чтобы втолковать ей где мы есть и уверить, что все хорошо. Она немного поплакала, потом я деликатно помог ей справить естественные надобности – почти сутки проспала как-никак. Потом мы и сами решили малость поспать, прежде чем тронуться дальше, но я соглашался самое большее часа на два – мне не хотелось медлить. Мы перекусили, и Валя, окончательно придя в себя, стала допытываться, куда ее везут.

– Мы собираемся добраться до нашей армии, – сказал я. – Тебя нам придется взять с собой – не можем же мы бросить тебя на произвол судьбы. Уверен, что с твоим отцом все хорошо – уезжая, мы видели, как он спасся вместе с казаками. Главным его желанием было видеть тебя в безопасности – а где еще может быть безопаснее, чем там, куда мы едем?

После недолгого обмена репликами она успокоилась: возможно, продолжал еще действовать лауданум, не знаю, но Валя казалась вполне довольной, на этакий полусонный манер, и мы предложили ей рюмку коньяку «для сугреву» – надеть принесенные нами вещи она отказалась наотрез, зато, будучи русской девчонкой, готова была пить все, что поднесут.

– Если она не вполне очухалась, то тем лучше, – говорю я Исту. – Печально, конечно, зато меньше шансов, что сможет выкинуть какой-нибудь трюк, если мы попадем в переделку.

– Каким ударом было для нее пережить этот кошмар, – отвечает Скороход. – Но спасибо тебе за благородную ложь про ее отца – дай пожму тебе руку, дружище. – И он принялся тискать мою ладонь. – Мне кажется, что я просто сплю: ты, я и… эта милая девушка… бежали, едва унеся ноги! Но мы ведь почти дома, приятель! Каких-нибудь жалких шестьдесят миль до Арабата, а после него, если Бог даст, еще часов восемь, самое большее – и мы среди своих. Ты помолишься со мной за наше счастливое избавление, а, Флэшмен?

Распластываться в снегу я не стал бы ни для него, ни для кого другого, но почтительно постоял рядом, пока Ист бормотал, сложив руки, прося Господа даровать нам конец, достойный мужчин, или что-нибудь не менее полезное, после чего мы влезли в кабинку прикорнуть. Валя дремала, а бутылка с коньяком оказалась наполовину пустой – если в России и возникнет когда-нибудь общество Белых Ленточек, [444] все его члены будут детьми, ибо женщин туда никакими коврижками не заманишь.

Отдых не принес мне особого облегчения. От пережитого во время нападения волков ужаса и ожидания грядущих опасностей нервы мои натянулись как струны, и после часа беспокойного сна я растолкал Иста, командуя трогаться в путь. Луна стояла уже высоко и было достаточно светло, чтобы не съехать с косы. Я сел на место возницы, и, миновав мост, мы въехали на Арабатскую стрелку.

Поначалу она была довольно широкой, и при движении вдоль восточного края по правую руку от меня оставалось значительное пространство, покрытое снежными барханами. Постепенно коса сузилась примерно до полумили, и я ехал, словно по очень широкой насыпной дороге, которая по обеим сторонам плавно спускалась к замерзшим водам Азова и Сиваша. Смрад был нестерпимым, даже лошади трясли головами и дергали, так что приходилось быть постоянно начеку. Позади остались две брошенные почтовые станции. Мы с Истом сменяли друг друга, и по прошествии четырех часов он принял вожжи, чтобы проправить, согласно нашим расчетам, остаток пути до Арабата.

Пробравшись через задний полог в сани, я хорошенько закрепил его и приготовился прикорнуть на заднем сиденье, когда Валя вдруг завозилась в темноте в своей куче мехов, пробормотав: «Гарр-ии?» Я опустился рядом с ней на колени и взял за руку, но в ответ на мои слова она только пробормотала что-то и повернулась на бок. Лауданум и коньяк все еще делали свое дело, и толку от нее не было никакого. Впрочем, мне пришло в голову, что девчонка в достаточной степени очнулась, чтобы составить мне компанию, потому я запустил в меха руку и нащупал теплую, нежную плоть. От этого прикосновения кровь застучала у меня в висках.

– Валя, любовь моя, – прошептал я, чисто из вежливости; до меня, даже вопреки запаху коньяка, доносился чувственный аромат ее кожи. Я погладил ее по животу, и она тихо застонала. Забравшись повыше, я завладел ее грудями, и Валя повернулась ко мне, уткнувшись влажными губами в мою щеку. Слившись с ней в упоительном поцелуе, я в тот же миг оказался под шкурами, распаленный, как моряк на побывке. Даже в полубессознательном состоянии она со страстью набросилась на меня. Дельце получилось не из простых: наэлектризованные меха сыпали в самый неподходящий момент искрами. Мне казалось, что я познал все вершины мастерства в этом ремесле, но уверяю вас, нет ничего более пугающего, чем заниматься любовью на куче шкур в санях, мчащихся по снегу морозной русской ночью. Чувствуешь себя так, будто оказался на постели из шутих и петард.

Новый опыт оказался потрясающим, но также утомительным, и я, должно быть, некоторое время продремал, прижавшись к лежащей в забытье Вале. Тут до меня смутно дошло, что сани замедляют ход и останавливаются. Я вскочил, опасаясь, не случилось ли чего, наскоро привел себя в порядок и в этот момент услышал, как Ист спрыгнул с облучка. Я выглянул наружу. Скороход стоял у саней, вытянув голову и прислушиваясь.