Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена

Я ответил, что вряд ли, но, коли на то пошло, если он не добьется своего, то я бы не советовал Гранту заглядывать в театр Форда [1144], когда Кастер в городе.

– Все это так печально, – говорит Терри. – Мне не хотелось бы видеть такое с ним обращение – это несправедливо. Вы ведь встречались с Грантом. Как ваше мнение: смогу ли я поколебать его, если вступлюсь за Кастера?

– Если не вступитесь, то останетесь единственным человеком в армии, который этого еще не сделал. Но у вас больше веса, чему у всех прочих – это ваша экспедиция, и главнокомандующему не с руки вмешиваться в ваш выбор старших офицеров. Допустим, он не даст вам Кастера, и экспедиция провалится – скажем, тот, кто сменит его, не справится с кавалерией? Демократы наверняка устроят шумиху. Так что если вы попросите за Кастера, Сэм не посмеет отказаться. – И чтобы усилить потеху, добавляю: – И Кастер тоже об этом знает..

– У меня нет желания таскать каштаны из огня! – набычился Терри. Потом нахмурил брови. – Как полагаете, верно, что у Кастера есть хмм… виды на президентское кресло? Ходят слухи…

– Что он метит попасть в Белый дом? Ничего удивительного – вы, американцы, любите продвигать своих военных героев, разве не так? Вашингтон, Джексон, Грант… У себя в Англии мы выдвинули Веллингтона и едва не получили революцию. Но это было давно, конечно. Впрочем, вам от этого не легче. Вот что главное: вы намерены помочь Кастеру?

– Нелегко остаться безучастным к его мольбам, – задумчиво протянул Терри. Да уж, этот парень был настоящим слюнтяем. – Ведь если бы не злосчастное дело Белнапа, об отстранении Кастера и речи бы не шло. Да, на совесть мою ляжет тяжкий камень, если я откажусь помочь ему.

Совесть, значит? Попомните мои слова: в деле истребления рода человеческого совесть – оружие пострашнее пороха.

Посовещавшись, мы решили составить петицию Гранту, причем я настоял включить в нее выражения и фразы, которые, не сомневался, доведут Кастера до апоплексии. Потом понес бумагу Кастеру на подпись. Тот рвал волосы и клялся, что скорее умрет, но не станет «пресмыкаться перед этой свиньей Грантом».

– Или вы поставите здесь свою «джонхэнкок» [1145], приятель, – говорю я ему, – или с вами все кончено. Поймите: было бы в сто раз унизительнее, если бы прошение подписал Терри. Да я вообще едва уговорил его обратиться к Гранту. Если откажетесь подписывать, я за последствия не отвечаю. Терри уже готов умыть руки.

– Правда? – в ужасе вопиет Джордж и подмахивает бумагу со словами, что я – лучший его друг и все такое.

Депеша ушла по телеграфу. Осаждаемый Терри, Шерманом, Шериданом, короче говоря, старым дядюшкой Кобли и остальными [1146], Грант наконец сдался. Ответная телеграмма гласила: «Кастер может отправляться в свой полк». Бог знает, почему президент так решил – будь я на месте Гранта, выгнал бы этого ублюдка из армии, хотя бы даже из вредности.

Кастер с этого момента совсем переменился, даже со мной. Помню, какого дурака сыграл он с Терри, ограничившись в порядке благодарности только сухим кивком, а в поезде на Бисмарк даже поделился со мной, что у Терри и не было другого выбора.

– Если бы меня не восстановили, в Седьмом кавалерийском произошел бы мятеж, – заявляет он. – Что стал бы тогда делать наш адвокатишка Терри? Если он о ком-то и заботился, так это о себе самом.

И это после того, как ползал перед ним на коленях, прости Господи! У меня зародилось даже подозрение: не являются ли Кастеры каким-нибудь ответвлением рода Флэшменов?

Подозрение развеялось, когда мы прибыли в форт Линкольн – примерно неделю спустя после отъезда из Вашингтона. Не пробыл я на месте и дня, как сообразил, что Кастер обделен одним качеством, которым все Флэшмены наделены в избытке – умением привлекать к себе людей. Не берусь сказать, насколько симпатизировали ему простые солдаты, но офицерам он явно не нравился. Профессиональные мотивы были здесь ни при чем: убежден, что как военачальника его все уважали, но как человека только терпели. Для меня такой поворот оказался неожиданным – с нашей встречи Кастер постоянно пел дифирамбы про мои успехи и славу, а дело Белнапа взвинтило его до такого градуса, что вынести здравое суждение о характере моего приятеля не представлялось возможным. Теперь, в привычной обстановке, его заносчивость и бахвальство проявились в полной мере, и я быстро осознал: при всех прочих достоинствах Седьмой кавалерийский нельзя было назвать счастливым полком.

Надо сказать, что штаб-офицеры здесь сплошь имели длинный послужной список и славные имена. Это были люди, занимавшие в военные годы должности повыше, нежели сейчас, и нет ничего удивительного, что какой-нибудь старый вояка, бывший некогда полковником и не понаслышке знакомый с обязанностями последнего, морщил нос, имея дело с этим разжалованным генералом. Старший из майоров, Рино, производивший впечатление здравомыслящего и деловитого парня, изо всех сил старался держать себя в рамках приличия, но негласный заводила офицерского собрания, здоровенный белобрысый детина с глазами школьника и наглой усмешкой – его звали Бентин, – был готов, казалось, сцепиться с Кастером по малейшему поводу. Я понял это с первого взгляда. Он восторженно стиснул мою ладонь и заговорил про крикет. Мне это показалось весьма странным для американца, но выяснилось, что ему довелось играть в детстве, причем не без успеха. [1147]Кастер ревниво вслушивался в нашу беседу, которая любому непосвященному казалась сущей тарабарщиной, и заметил наконец, что эта игра, похоже, пустое времяпрепровождение. Бентин вскинулся:

– А вы, полковник, хотя бы представляете, какая игра имеется в виду? Поцелуй в кругу или жмурки?

Кастер обжег его взглядом и повел меня знакомиться с Киу, веселым чернявым ирландцем, родня которого служила в английской армии. Это Кастеру тоже не очень понравилось – он считал меня своей добычей, и не хотел ни с кем делить. При встрече с еще одним офицером, Мойленом – парнем, выслужившимся из рядовых и во всем облике своем сохранившим печать сержантских дней, – Кастер не удержался от бестактности прилюдно упомянуть про этот факт.

Имелась в форте и сильная прокастеровская группировка: брат Том, с которым я был знаком, и еще один брат, Бостон – человек гражданский, но занимавший пост снабженца. Еще одним сторонником являлся Кэлхаун, шурин Кастера, парень вроде бы приличный. Но, на мой взгляд, изобилие родственников в полку до добра не доводит: сделайте полк семейным делом – и получите проблемы: дом и службу надо разделять. Не поймите меня превратно: я совсем не имею в виду, что нездоровая обстановка в офицерском собрании послужила причиной последующего несчастья, так же как не хочу сказать, что балаклавская катастрофа произошла из-за раздора между Луканом и Кардиганом. Оба поражения были неизбежны, будь даже кастеровский Седьмой кавалерийский собранием единомышленников, а Лукан с Кардиганом – друзьями не разлей вода. Я просто рассказываю о том, что видел.