Альберто Васкес-Фигероа - Земля бизонов

Самым страшным и непобедимым его врагом по-прежнему оставался холод, и Сьенфуэгос не знал, как с этим бороться.

Всякий раз, когда он сталкивался с этой напастью, ему становилось не по себе; именно поэтому он и не горел желанием лезть в холодную воду, опасаясь внезапной судороги, сводящей от холода мышцы.

После долгих раздумий он решительно вылил воду из бурдюков, надул их воздухом и закупорил как можно плотнее, соорудив вполне приемлемое плавательное средство, которое, по крайней мере, дало бы ему возможность отдыхать во время долгого заплыва.

Затем он нарубил толстых мангровых веток, связал из них плот, к каждой стороне привязал по надутому бурдюку, после чего погрузил на него все, что удалось спасти из разбитой лодки, и столкнул на воду это несуразное сооружение, которое, вопреки всем опасениям, стойко держалось на плаву.

— Ну и холодина! — не смог сдержать он возгласа, едва удалившись от берега, и стал грести ногами — не столько для того, чтобы продвинуться вперед, сколько для того, чтобы согреться, обеспечив циркуляцию крови.

Час спустя, добравшись до середины пролива, он по-настоящему испугался, обнаружив, что мощное западное течение несет его прямо в открытое море, а берега острова и незнакомого континента удаляются с неумолимой скоростью, и в скором времени ему грозит навсегда затеряться в водах огромного залива.

К счастью, когда холод и усталость почти взяли верх, возле восточной оконечности острова его подхватили высокие волны и выбросили на тот самый пляж, откуда он недавно отчалил.

Он зарылся в теплый песок, чтобы укрыться от холода, и так проспал всю ночь, чувствуя себя настолько разбитым, словно по нему прошлось целое стадо слонов.

Сьенфуэгос двинулся на запад, стараясь, с одной стороны, не терять из виду моря, а с другой — постоянно держать под наблюдением заросли, поскольку не имел ни малейшего представления, какие люди обитают в этих землях, а в его памяти еще живы были воспоминания о свирепых карибах-людоедах, у него на глазах сожравших двоих его лучших друзей.

Он дивился разнообразию здешней растительности; особенно много здесь было ореховых деревьев, кедров, лавров, сосен и дубов — обычных и пробковых, напоминавших о родной Гомере, хотя все эти растения встречаются и в Санто-Доминго, и на Кубе, и на Твердой Земле к югу от Карибского моря.

Здесь также водилось несметное множество уток, цапель, чаек, куропаток, соколов и ястребов. Удивлению Сьенфуэгоса не было предела, когда он увидел опоссума с детенышем в сумке, это показалось ему настоящим волшебством, поскольку до сих пор ни один христианин не намекал ни единым словом, что на свете может существовать такое чудо, как сумчатые.

— Все это, конечно, очень мило, — пробормотал он про себя. — Я бы даже сказал, красиво. И все же мне здесь не нравится. Сдается мне, я попал в совершенно чужой мир, и если это Куба, то я — монах.

Здесь было множество чистейших ручьев, впадающих в море; достаточно протянуть руку, чтобы достать из гнезда яйцо или птенца, а в полдень неосторожный заяц подошел настолько близко, что канарцу оставалось лишь приложить его по голове длинным шестом.

— Вот о чем, спрашивается, ты думал? — повторял он чуть позже, снимая с зайца шкуру. — Или папа с мамой не говорили тебе, что люди — опасные твари?

Возможно, бедное животное никогда в жизни не видело человека, но, так или иначе, первая же с ним встреча оказалась для зайца роковой.

Среди береговых скал канарец разыскал кристаллы соли, после чего углубился в чащу леса, где развел костер, зажарил зайца и с удовольствием пообедал.

В эту ночь ему снилось, что он вернулся домой и занимается любовью с женой, но проснувшись, Сьенфуэгос не мог вспомнить, с какой именно. Однако красноречивые следы на его рубашке говорили о том, что действо доставило ему удовольствие.

— Так бездарно расходовать свою мужскую силу — просто позор! — хмуро пробурчал он сквозь зубы. — Хотел бы я знать, чем, черт возьми, так провинился перед судьбой, что она устраивает мне подобные пакости?

Сьенфуэгос увидел их как раз вовремя, чтобы успеть спрятаться. Погрузившись в воспоминания, он сам едва не сделался легкой добычей, какой накануне стал для него доверчивый заяц.

Их было пятеро — высоких, стройных, горделивых мужчин в роскошных накидках из кож. Они держались так раскованно и спокойно, даже не пытаясь прятаться и прислушиваться, словно были уверены, что на этой земле им не грозит опасность.

Ни внешностью, ни поведением они не напоминали свирепых антильских карибов с изуродованными ногами, о которых у Сьенфуэгоса остались столь печальные воспоминания. Однако, хотя внутренний голос подсказывал, что это мирные люди и не стоит их бояться, канарец предпочел спрятаться в кустах и переждать.

Слишком свежа была в его памяти, несмотря на прошедшие годы, ужасная сцена, когда свора дикарей убила, расчленила и сожрала у него на глазах двоих друзей — Дамасо Алькалде и Черного Месиаса, пока он сам, одинокий и безоружный, сидел на уступе отвесной скалы, куда взобрался с ловкостью горного козла, но был не в силах ничем помочь.

До сих пор у него в ушах стояли крики этих несчастных, и волосы вставали дыбом, стоило вспомнить, как окончив жуткое пиршество, мерзавцы погнались за ним, чтобы сожрать и его.

Это был воистину самый ужасный день его жизни, и теперь Сьенфуэгосу совершенно не хотелось еще раз пережить подобное испытание, а потому он решил не показываться на глаза пятерым туземцам с огромными луками, какими бы безобидными они ни казались на первый взгляд.

Героический капитан Алонсо де Охеда, один из самых смелых, умных и благородных людей, которых ему доводилось встречать, любил повторять при каждом удобном случае:

— Конечно, нам, христианам, рожденным по ту сторону океана и воспитанным в соответствии с нашими обычаями, трудно предсказать, как поведут себя рожденные на этом берегу и выросшие в другой среде, кто всю жизнь поклонялся иным богам. А потому запомни: всегда относись к туземцам, как к людям, но не забывай, в любом из них может проснуться дикий зверь, причем в ту самую минуту, когда ты меньше всего этого ожидаешь.

В Новом Свете Сьенфуэгосу доводилось встречать неистовых каннибалов, которые были при этом самыми верными супругами, и их распутных противников, не способных обидеть даже мухи; доводилось ему сражаться бок о бок с туземцами, верными своему долгу, против предателей, готовых убить родную мать.

Возможно, эти пятеро мужчин, что сейчас удалялись от берега, приняли бы его с распростертыми объятиями, но вполне вероятно, что они бы тут же связали его и принесли в жертву какому-нибудь глиняному идолу.