Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

— Как — зачем? Чтобы уехать туда, где людей не хватают каждый день и не ставят к стенке. Мне надоели эти стенки, тем более что приличных стенок, в сущности, и нет. Обещают стенку, а ведут расстреливать в чистое поле, над которым кружат стервятники. Меня уже трижды расстреливали: махновцы, врангелевцы и еще какие-то, они почему-то не представились!.. Так вот, я не хочу валяться в чистом поле с выклеванными глазами. Не для того мне дан Богом и судьбой талант, чтобы валяться мертвым в степи!

— Поваляешься еще! — пообещал Грец, взглянув в сторону Кольцова: он казался несколько растерянным и ожидал дальнейшего развития событий.

— Жаль мне вас, Юрий Александрович, — сказал Павел. — Но мы тоже совершим с вами мену. Заберем волов и соль, которые нам очень пригодятся, а вам за то даруем жизнь и свободу… Мне кажется, вполне равнозначная мена!

— Как — свободу? — воскликнул Грец, щуря глаза.

Миронов тоже казался обескураженным и даже огорченным. Иметь иголки, галоши, соль — несусветные ценности, и в конце концов получить взамен такую эфемерную, такую нестойкую вещь, как свобода. Лишиться даже повозки с тягловой силой…

— Этот человек оказал нам несколько важных услуг, о которых я не хочу распространяться, — сказал Павел главным образом Грецу. — Мы дадим ему справку с печатью, с ней он доберется до Одессы. А дальше — его дело.

— Без денег в Одессу? — усмехнулся Миронов. — Это все равно что в море без шлюпки. Одесса почему-то не признает граждан без денег.

— Контра! — сказал кто-то из пушкарей. — Про что болтает? Или не знает, что деньги в Республике вот-вот отменят?

Грец одобрительно крякнул.

— Но не в Одессе, — заметил «граф».

— А вы продайте одесситам Эйфелеву башню, — посоветовал Кольцов.

— Увы! Уже давно продал! И обязался поставить ее на Биржевой площади!..

Теперь речь Миронова вызывала смех, на что он, видимо, и рассчитывал. Смеющиеся люди не расстреливают.

— Ну вот что! — сказал Кольцов. — Нам некогда слушать байки. Грец, выдайте ему справку о том, что этот… э-э… товарищ Миронов оказал содействие в снабжении нашей воинской части… и расписку в получении волов и соли.

— Вы что же, действительно хотите его отпустить? — спросил Грец с угрозой. — Вы всех задержанных собираетесь отпускать? Это у вас правило такое? Ну-ну!..

— Вы получили приказ? Выполняйте! — строго сказал Кольцов, и Грец понял, что время пререканий кончилось.

— Слушаюсь.

Грец насупился, стал писать справку. У него у единственного была печать. Несомненно, он хотел довезти Миронова до штаба Правобережной группы как живое свидетельство собственной бдительности. И опять этот странный чекист Кольцов встал на его пути. И не подчиниться нельзя. Грец помнил, как в свое время ему досталось за самоуправство на дороге к Мелитополю, и в результате он оказался на этой зачуханной станции, вместо того чтобы работать в Штаарме. Ладно, Кольцов, еще не вечер!

Грец выдал Миронову требуемые справки, но просто так оставлять это дело он не собирался. Он отправится вместе с батареей в Берислав. Там Эйдеман, там Землячка, люди зоркие, настоящие бойцы революции. Они этого Кольцова сразу раскусят. А ему, Грецу, только пусть намекнут, уж он-то сам разберется с полномочным комиссаром. Много их было, своевольников. Кого судили, а кого и так… по-тихому, не возбуждая лишних толков.

— Надеюсь, я вас больше никогда не встречу, — пряча справки поглубже под одежду, сказал на прощание Миронов Кольцову. — А то, не ровен час, в следующий раз вы окажетесь королем Артуром или каким-нибудь капитаном Копейкиным… Я постараюсь забраться в такие края, куда вас не занесет никаким ветром.

Он прижимал к себе мешочек соли, которую ему отсыпали пушкари — как деньги на дорогу. Может, какую клячу выменяет.

Павел не смотрел, как тает в степной дали маленькая фигурка. Некогда было за хлопотами. Хотя, конечно, Миронова-Красовского ему было немного жаль. Но не мучить же себя этим чувством, в то время как их ждали тяжелые бои, в которых неминуемо должны были погибнуть сотни и тысячи революционных бойцов, славных ребят, мечтающих о рае для всего человечества.

Не знал Кольцов, что он вступает не только в полосу затяжных и кровопролитных боев, но и в полосу совершенно невероятных открытий.

Юра Львов с головой, как в омут, окунулся в простую будничную жизнь. Его захватила страсть к авиации, к полетам, к небу. Еще недавно он даже не подозревал о таком неожиданном повороте своей судьбы.

Каждое утро, еще до купания, Юра мчался к летному полю и первый взгляд бросал на раскрашенный в полосы марлевый конус, иногда вялый, как тряпичный лоскут, а то наполненный ветром так туго, что воздух казался ощутимой, плотной массой.

— Шесть баллов, пожалуй, — с огорчением определял Юра, — полетов не будет.

И тогда только замечал стоящую рядом кузину, она всегда хвостиком бегала следом за братом. Теперь можно было купаться до посинения, пока кожу не стянет солью и холодом.

Елизавета ревновала Юру к летному полю, к самолетам, но, как всякая девчонка, выросшая при аэродроме, вздыхая, признавала преимущества авиации над своей девчоночьей силой.

Что поделаешь? Мужчины! Это их привилегия!

Константин Янович, если сам не участвовал в учебных полетах, держал Юру при себе. Они стояли на кромке поля, и дядя, размахивая ладошками, показывал, что хорошо и что плохо исполняет в небе его ученик, — приучал мальчишку к особенностям и тонкостям полета.

— Круто, круто заложил вираж! — кричал он, проводя ладонью и как будто стараясь, чтобы пилот услышал его. — Скорости не набрал, может сорваться!.. Не чувствует, поросенок эдакий, аппарата!

Особенно строго он присматривался к самому тонкому для начинающего маневру — посадке. Ладно бы просто «дать козла»: подпрыгнуть и снова подлететь, не справившись с инерционным стремлением аппарата вперед. Тут ведь можно и в землю пропеллером врыться, загубить дорогой мотор, а то и перевернуться вверх колесами, калеча и себя, и самолет.

— На три точки, на три точки! — кричал импульсивный дядя Костя садящемуся пилоту и бежал параллельно самолету, делая знаки и поясняя на ходу то ли летчику, то ли Юре, который едва поспевал за ним: — Ты задницей, задницей ощущай расстояние до земли!..

Самолет, как и положено, садился на планировании, с выключенным двигателем — и летчик, отдав от себя «клош», стремясь все ниже и ниже к земле, должно быть, слышал громкий, хрипловатый голос Константина Яновича, звучащий над всем полем:

— Выравнивай ручку!.. Три метра! Выравнивай! Чуть на себя!.. Полтора метра!.. Тяни на себя, отпускай «мандолину»!

И если пилоту удавалось коснуться земли сразу всеми тремя точками — колесами и тем полукруглым хвостовым «костылем», который летчики «ньюпоров» называли «мандолиной», Лоренц кричал, как в театре: