Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

— Браво! Браво!

Дядя ни минуты не стоял на месте. Он сам был похож на самолет во время полета: неустанно наклонялся, размахивал руками, поворачивался, вращал ладошками, словно пропеллером. Его задорный, белесый немецко-прибалтийский клок волос, разместившийся между двумя крупными, уходящими к затылку загорелыми залысинами, подпрыгивал, трясся, как на гладком поле аэродрома, закручивался штопором, готовясь улететь в небо и утянуть за собой Константина Яновича…

— И — высота! — И на ходу давал Юре пояснения, каких не встретишь в учебниках: — Высота — союзник летчика, его друг. В бою она может придать внезапность скорости и маневру. В учебе она даст тебе время для исправления ошибки. Высота спасительна. Когда тебе в очки брызнуло горячее масло, мотор замолк и ничего не видно, но у тебя в запасе есть полторы тысячи метров, ты спасен! Ты можешь снять очки, выправить машину и спланировать туда, куда нужно, где нет камней и деревьев…

— А у красных есть хорошие летчики? — спрашивал Юра. Втайне он был за красных.

— У красных мастера еще почище наших будут, — утверждал дядя, для которого правда была превыше всего. — Ванька Павлов две авиашколы во Франции окончил, не считая Гатчинской… Ему не попадайся! Мы с ним дважды в воздухе встречались, он на «сопвиче», а я на старом «ньюпоре». Он мне рукой помахал и отпустил, не стал сбивать. Не счел доблестью клевать слабого. А Ванька Спатарель? Циркач! Он у красных уже на высоких должностях, но пока все еще летает. Этого я сбивал, было однажды. По мотору дал очередь, он ушел на планирование в степь. Не стал больше в него стрелять. Как можно? Спатарель! Легенда! Вместе учились.

Юра замирал от этих рассказов. В небе даже война между красными и белыми выглядела не такой кровавой и уничтожительной, как на земле, — здесь еще встречались рыцари, у них был свой кодекс чести.

Вообще Юре его новая жизнь казалась необыкновенной, какой-то летящей — и каждый день сулил новые открытия и переживания. Нет, он будет летчиком! Только летчиком! И как можно скорее!

После обеда Лиза и Юра часто убегали в ангары к механикам.

— А племянник твой, не знаю, будет ли хорошим летчиком, но конструктором обязательно, — говорил Константин Янович жене. — Голова у него хорошо устроена. Вчера нарисовал мне модель геликоптера — и знаешь, до чего додумался, до поперечного хвостового винта, чтобы снять крутящий момент!

— Разве это новость? — удивилась Ольга Павловна. Прожив немало лет при аэродроме с мужем-летчиком, она неплохо разбиралась в авиации.

— Не в том дело! — рассердился Лоренц. — Но мальчик додумался до этого сам. Понимаешь? Сам!

Ольга Павловна вздыхала. Она переживала, что Юра растет недоучкой, и ждала осени, чтобы определить племянника в гимназию. Она очень надеялась, что заваруха, именуемая Гражданской войной, к осени как-то закончится.

— И где же он будет строить самолеты? Смотри, какая огромная красная Россия. А если она все же раздавит нас?.. За границей ему достанется только обувь чистить или газетами торговать…

— Молчи, молчи! — волновался Константин Янович. — Все как-нибудь устроится! Не может так быть долго, никак не может! Обязательно все хорошо устроится!

В конце концов полная, красивая, леноватая Ольга Павловна успокаивала мужа, прижимала к себе, приглаживала неспокойный суворовский клок белесых волос. Муж был вспыльчив, порывист, она его полная противоположность.

Константин Янович примолкал. Действительно, огромная красная Россия захлебывалась в крови под Варшавой — тут русский офицер не мог не посочувствовать Советам, — и настанет день, когда этой новой России потребуются конструкторы для ее многочисленных авиазаводов. Хочешь не хочешь, их будут строить, потому что надо будет осваивать необъятное небо. И крамольные мысли закрадывались в голову Лоренца: Спатарель и Павлов уже с ними, Братолюбов — с ними. Не от дурости же! Толковые парни! Может, и Лоренцу найдется место там, у красных? А уж он позаботится и о своем племяннике — Юре Львове. Константин Янович гнал от себя крамольные мысли и, успокоившись, шел на летное поле готовить летчиков для сражений с красными. Вот только сражаться было не на чем. Союзнички новых машин не присылали, хорошо — в Симферополе оставался полуразрушенный авиационный заводик, еще в девятьсот восьмом году построенный хитрыми греками-промышленниками, получившими для строительства солидный аванс от державы. На этом заводике ремонтировали старенькие «ньюпоры» и пробитые пулями и осколками «спады». Эти машины летали отгонять от белых колонн могучих «Муромцев», целую эскадрилью которых Советы пригнали на Южный фронт.

Ах, Игорек Сикорский! Успел построить эту невиданную четырехмоторную махину и укатил в Америку, подальше от полыхающей России — конструировать для американцев новые пружинные матрасы. А в России, какой бы она ни была, кто остается? Вот и выходит, что вся надежда на этих нынешних мальчишек. Они теперь быстро растут. Не успеешь оглянуться, а все рычаги управления уже в их руках…

Трудно, очень трудно было избавиться от таких крамольных мыслей в это непростое время.

…Юра Львов был до предела захвачен своей новой жизнью, она несла его, как река Кача, протекающая рядом с аэродромом, несет, перекатывая, мелкие камни.

Осень накатилась на поселок стремительно, с редкими теплыми дождями. Все чаще по утрам солнце пряталось за низкими облаками, которые натягивал с гор слабый ветер. Покрывались желтизной и багрянцем листья на черешнях и абрикосах в соседствующих с Александро-Михайловкой садах. Эти сады тянулись почти от самого песчаного качинского пляжа вверх, в горы. Манили своей сладостью и сочностью потяжелевшие яблоки.

Лизавета-Керкинитида, глядя, как в темноте жестяного ангара Юра помогает механикам устанавливать на самолет мотор с милым названием «Гном», выщелкивала из круглой шляпки подсолнечника семечки, хохотала, звала Юру на море.

И Юра не выдерживал, оставлял на часок-другой любимую технику, мчался вместе с Елизаветой к Каче, где песком стирал с себя черные масляные полосы, потом они бежали к морю или в сады. Хозяева-татары снисходительно относились к воровским садовым набегам двух подростков:

— Ай-вай, война идет, скоро совсем не знать, как жить, пусть берут яблок, пусть берут груш, слив…

А эти двое и не думали о войне, которая шла где-то за перешейками, о жестокой войне, где юнкера и гимназисты, сняв гимнастерки, шли в штыковые атаки против крестьянских мальчишек из-под Пскова или Костромы. Санитарные поезда, беспрестанно, днем и ночью идущие с фронта, миновали Александро-Михайловку. Они шли через Мекензиевы горы и Инкерман, мимо заброшенных устричных заводов, вдоль Киленбухты к Большому рейду, где их ждали санитарные автофургоны и подводы.