Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

— Не может быть! — удивился Барсук-Недзвецкий.

— Да! Вы будете слышать меня, я — вас. Такой акустики больше нигде не встретите. Сколько там чудес света? Семь? Так это восьмое. Это эффект мрамора, наклона скалы и присутствия моря.

— Можно попробовать? — спросил полковник.

Он ушел на другой край балки, так что едва был виден на сером фоне.

— Вы меня слышите? — тихо, заговорщически спросила Наташа. Она физически ощутила, как ее голос полетел куда-то вдаль, словно бы извилистой линией, змейкой, то касаясь мраморной стены, то отдаляясь и звеня по пути странным серебристым эхом, как звенит серебряная монетка, покатившаяся по каменному полу.

— Я вас слышу, Наташа, — прилетела ответная монетка, проскакав по стене.

Потом наступило молчание.

— Говорите же что-нибудь, полковник, — попросила Наташа. — Найдите тему… например про артиллерию…

После паузы, в которой ощущалась нерешительность, вновь полился серебряный ручеек. Право, его ли это был голос?

— Я не полковник, — услышала Наташа шепот. — Я Владислав, недоучившийся студент. Забудем о полковниках… Наташа, я увидел вас всего лишь шесть дней назад… еще через три дня мне уезжать на фронт. Я понял, что люблю вас… так люблю, как будто всю жизнь ждал этой любви, как будто ради нее я прошел все, что довелось пройти… через шесть лет непрерывной войны… лежа в госпиталях, я мечтал о девушке, о любви, и только теперь я понял, что это были мечты о вас… только о вас… В вас столько красоты, столько такта, ума, столько решительности и столько женственности, что… я не знаю, кого бы даже мог сравнить с вами…

Наташа закрыла глаза. Если бы этот молодой человек объяснялся ей, как обычно объясняются, глядя в глаза, она, пожалуй, прервала бы его. Ей, конечно, было бы приятно объяснение, но одновременно она ощущала бы неловкость уже от всего того, что следует за объяснением: возможного ответного признания или отказа. Но сейчас это был не его голос: это говорила скала, море, небо, орел, летающий над балкой, седая древность всех этих мест, ей объяснялись тысячи молодых людей, что уже давно состарились, умерли, исчезли из человеческой памяти, но все еще жили в звуках, в словах, которые сохранила «скала чудесного эха».

— Я знаю, что буду любить вас всегда… что это — судьба… — продолжал голос Владислава Барсука. — Вы можете сказать мне «нет», вы можете ничего не говорить — ничто не в силах изменить моей любви… Я не знаю, что может сравниться с нею по силе… я не поэт… Я смог бы сравнить это с разрывом шрапнельной гранаты… но что такое этот разрыв?.. Пшик, шипенье спички, облачко дыма… Простите меня, я нескладен… у нас говорят: тупой, как пушечный банник… Скажите мне что-нибудь, Наташа!

Он замолк. И она тоже молчала, прикрыв глаза. Чувство необыкновенного внутреннего тепла, блаженное и вместе с тем тревожное чувство разливалось по ее телу. Ей было хорошо. Этих тревог и этого тепла она давно ждала.

Он уже не требовал ответных слов, потому что в ее молчании таилось колебание, а значит — надежда.

— Не говорите ни «да», ни «нет», — сказал он наконец. — Не надо ничего говорить, знайте только: что бы вы ни сказали, это не изменит моего чувства.

Она открыла глаза. «Что бы вы ни сказали…» А если бы он узнал, чем она занимается, чем живет, неужели и тогда не изменил бы своих чувств?

— «Что бы я ни сказала…» Вы уверены? — спросила она чуть слышно.

— Громче, — попросил полковник. — Я ведь пушкарь, шесть лет провел возле трехдюймовки… Что вы сказали?

Она не стала повторять. Зачем слова? Зачем обнадеживать этого молодого человека, который не хочет ей ничего дурного, который действительно любит ее? Но между ними граница, которую нельзя переступить. Они враги… И еще Кольцов — эта слабая, совсем девчоночья надежда…

Понимая, что после всего сказанного он смущен не меньше, чем она, Наташа первая пошла к обломку скалы, обросшему дроком.

Барсук-Недзвецкий стоял прямо, как на дуэли, и, очевидно, лишь Наташа была здесь с заряженным оружием: свой выстрел он уже сделал.

— Я вам благодарна, — сказала Наташа. — Мне никто и никогда не говорил… такие слова… я тоже вырвана из простой человеческой жизни…

Он склонил голову и, взяв ее руки в свои, стал целовать их.

— Я понимаю… Вы можете подумать: вот вырвался с фронта, идет напролом… Ничего подобного… Осталось совсем мало времени. Поэтому прошу: разрешите вас видеть все эти дни… Но это не все, что я хотел вам сказать. Есть то, что касается только вас.

Наташа подняла на него удивленные глаза:

— И что же?

— Берегите себя. Нет-нет, это не просто доброжелательное пожелание… Знаете, я ведь чисто случайно увидел вас. Меня привел в ваш музей мой старый гимназический приятель. Он служит в контрразведке у Климовича. Он показал мне вас и сказал, что вот, дескать, обрати внимание: такая красивая барышня, а служит большевикам. Я так думаю, они следят за вами. А это…

— Я догадываюсь, что может последовать за всем этим. — Наташа стала задумчивой, отстраненной. — Благодарю вас и за эту чудесную поездку, и за предупреждение. Я предполагала, что за мной следят. Что ж, значит, мне придется исчезнуть… И в таком случае нам не дано больше увидеться.

Орел пронесся вдруг совсем низко, словно желая рассмотреть эту пару, и они почувствовали резкий удар теплого воздуха из-под крыла. Наташа вздрогнула и на секунду прижалась к ясноглазому. Он не сразу отпустил ее, расценив этот поиск защиты как первый шаг ему навстречу.

— А может, вам не возвращаться домой? — спросил Барсук. — Ведь они могут взять вас в любую минуту.

— Даст Бог, сегодня меня еще не возьмут, — сказала Наташа. — А завтра, надеюсь, они меня уже не возьмут.

Ощущение опасности не подвело Наташу. За нею наблюдали. Причем профессионально. Надеялись через нее выйти на еще не раскрытые явки севастопольских подпольщиков.

С приходом к Врангелю в качестве начальника Особого отдела генерала Климовича дело о существовании в Севастополе широко разветвленной и мощной подпольной большевистской организации приобрело наконец вид очень толстых папок со множеством донесений, схем и свидетельских показаний. Почувствовав властную и сильную руку, заработал во всю силу ловкий и сообразительный, но леноватый полковник Татищев. И его помощник капитан Селезнев тоже не знал, когда кончается рабочий день и начинается утро.

А самое главное — Евгений Константинович Климович хорошо знал, что основным ключиком в действиях тайной полиции и контрразведки, открывающим замки многих секретов, являются деньги. Стало быть, надо было добиться, во-первых, чтобы эти деньги в меньших количествах доставлялись большевикам, во-вторых, следовало получить больше средств от главнокомандующего.