Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

— Старцев.

— Может быть. Махновцы захватили этого Старцева и его товарищей с ящиками и были уверены, что в ящиках золото. Но чекисты их попросту обманули, в ящиках оказался всякий железный хлам.

Миронов подробно, почти слово в слово, повторил все, что попросил передать Кольцову Задов: о том, что из Гуляйполя в Волноваху, где стоит поезд, ожидающий возвращения чекистов, отправляется отряд переодетых в красноармейскую одежду махновцев, и с ними туда же поедут чекисты под видом пленных, что махновцы хотят заполучить золото, что Кольцову следует, если он хочет спасти своих товарищей, торопиться и добраться в Волноваху раньше, поднять там местный гарнизон и отбить чекистов, и что если Кольцов не успеет, то Задов за жизни профессора и остальных чекистов ответственность с себя слагает…

— Вроде всё! — закончил рассказ Миронов, тяжело вздохнув.

— Значит, Волноваха? — переспросил Кольцов.

— Да… Слушайте, но какие молодцы эти чекисты! Та-акую «куклу» замастырили, что я просто позавидовал. Я взял бы их в свою бригаду. Так по-крупному я никогда не играл!..

Разогнав окончательно тучи, выглянуло солнце. Возвращался птичий гомон, умолкнувший во время грозы.

«Значит, Лева испугался приехать сюда… Ну да, ему не отвязаться от ординарцев, а среди них наверняка есть и батькины глаза. Разумно. Кто знает, быть может, Лева Задов еще будет нужен, его нельзя потерять по-глупому. Но ответственность за судьбу Старцева он теперь целиком взвалил на меня. Пилат умыл руки… ручищи… Ладно. И на том спасибо… — Мысли Кольцова вязались одна к другой и всё ускорялись. — Но как опередить махновцев, знающих эти края? Верст сто по прямой!»

Кольцов не спешил с решением. Лучше лишних пять минут подумать, чем ринуться спасать близких людей и сломать на этом голову… Мчаться в штаб Сорок второй в Веремеевку? Это крюк. Но даже и не в этом дело. Если бы там сразу дали взвод-другой кавалеристов на хорошо отдохнувших лошадях, и — рвануть самым коротким путем… Но, во-первых, самого короткого пути оттуда нет. Все равно вновь придется мчаться мимо имения Доренгольца. За это время полусотня махновцев проскользнет к станции, к этим вагонам, у которых наверняка даже нет надежной защиты. «Пленные махновцы» — профессор с его друзьями — после захвата добычи уже будут не нужны, их участь решится в тот самый миг.

Было и еще одно важное соображение у Павла. Сорок вторая дивизия — интернациональная, ее называют «эстонской», потому что там и командование и значительная часть бойцов эстонцы. Они хорошие, твердые бойцы, надежные, хозяева слову. Но буквалисты. И Эйдеман, и Паука строго следуют положениям уставов и всем указаниям вышестоящих и очень удивятся, почему вдруг ни с того ни с сего в их расположение свалился полномочный комиссар ВЧК, и начнут проверку. Телеграфируют в Харьков. Хорошо, если в Харькове быстро во всем разберутся. А что, если ответят, что никакого Кольцова в районе Гуляйполя и его окрестностях быть не может, что он где-то в городе в краткосрочном отпуске…

Нет, помощь своих может оказаться медвежьей услугой.

Мчаться самому в Волноваху, чтобы успеть предупредить местный гарнизон о налете махновцев на станцию? Кто ему сменит коня? Где? За какие деньги? Да и нечем у него отбиться даже от маленького разъезда казаков или махновцев. Даже пистолета нет.

Кто-то осторожно тронул его за плечо. Оглянулся: на него смотрел своими выцветшими, по-собачьи печальными глазами русский немец Карл Иоганнович Доренгольц. Он, конечно, слышал сообщение Миронова, но ничего понять не смог.

— Мне кажется, что вы настроены против махновцев? — сказал он.

— Даже очень.

— И что вам нужно, чтобы одержать верх?

— Увы, Карл Иоганнович, то, чего ни у меня, ни у вас нет, — сказал Кольцов. — Оружие, проводник, сменные лошади.

— И тогда вы устроите им хорошую вздрючку?

— Да.

— Пойдемте.

Он повел Кольцова во флигель. Подошел к лестнице, ведущей наверх, подлез под нее и, вцепившись сухими, скрюченными руками в край доски, прибитой с обратной стороны ступеней, оторвал ее. Доска со скрипом отошла, открыв узкий зев. Это был некий тайник. Затем Доренгольц оторвал еще одну доску и лишь после этого позвал Кольцова в темный угол.

— Берите! — сказал он.

Изогнувшись, Кольцов пошарил руками и вытащил из темноты французский ручной пулемет Шоша с полукруглым магазином, двумя ухватистыми рукоятями и очень длинным затвором. Кольцов был неплохо знаком с этим оружием: пулеметы Шоша он помнил еще с Великой войны. Довольно капризное — в неумелых руках — и недостаточно скорострельное устройство, но зато легкое: менее девяти килограммов. За пулеметом последовал мешок с полудюжиной запасных снаряженных магазинов.

— Сыновья припрятали, — сказал старик. — Пошарьте там пониже, это еще не все.

Через некоторое время у ног Павла лежала сумка с двумя десятками осколочных гранат Милля и несколько длинноствольных револьверов Лебеля с запасом патронов. Кольцов готов был расцеловать седовласого хозяина усадьбы. Но вид у того был строгий и деловой.

— Я хотел использовать это сам, — сказал он. — Но махновцы заходили по одному, по двое… Это была бы не полная месть. И кроме того, они так похожи на обыкновенных мужиков, тех самых, для которых я строил больницу и школу… Нет, я не мог.

Глаза старика, казалось, утратили сумасшедшинку.

— У меня осталось десятка два золотых червонцев, — сказал он. — На эти деньги можно сменить лошадей и, главное, взять в ближайшем селе двуконную бричку. Видите ли, линейка у вашего товарища с оглоблями, на одного конька… Мало нам будет тяги.

— Нам? — удивился Кольцов.

— Ну вам, мне, ему, — объяснил Доренгольц.

Но Миронов, услышав, что и его зачисляют в компанию, закричал:

— Я этому товарищу не товарищ! Я сам по себе! Я в другую сторону! Не ввязывайте меня в это дело!..

Он выбежал во двор, к своей линейке, вскочил на нее и уже замахнулся концами вожжей на лошадь, намереваясь погнать прочь от усадьбы. Но выскочивший вслед за Мироновым Кольцов схватил лошадь за уздцы.

— Постойте же, граф! Речь идет о человеческих жизнях!..

— Во-первых, я не граф! И вообще, я ничего не знаю! — продолжал кричать Миронов, брызжа слюной. — Всю войну речь ведут со мной о чужих жизнях! Почему никто не подумает о моей! Всё! Я уезжаю в тихие края!.. Вы уже заставили меня однажды помочь вашим товарищам, хватит! Я не большевик и вообще не политик! У меня мирная профессия!..

— Швайген! — закричал вдруг по-немецки Доренгольц: когда он бывал в сильном нервном возбуждении, то перемежал русские и немецкие слова и даже целые фразы. — Молчать! Зи ист айне зельбстштухтер! Да-да! Вы эгоист! Дер шмутц! Дерьмо! Слушайте господина офицера!