Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

— Слухай меня, Савельев! — решительно сказал Задов. — Перед батькой я за тебя отчитаюсь. А ты исправляй свою ошибку!

— Да я… Я, Лева, як могу, всем сердцем… — запричитал Савельев.

— Ты не клянись, а слухай. И мотай на ус. Возьмете с Михасем Колесником полсотни хлопцев, переоденетесь в красноармейское, и бегом — в Волноваху. Чекистов — с собой, бо еще неизвестно, где у них то золото, шо и як. В случае чего там им допрос сымете.

— Та я их, гадов…

— Наперед не болтай! — снова остановил Савельева Задов. — Добудешь золото — возвертайся, примем с почетом. А если нет — дай чекистам винтовку, хай они тебя там же и застрелят. Бо обратно тебе вороття не будет… Все понял?

— Ага! Понял! — упавшим голосом сказал Савельев, понимая, что он получил не прощение, а только лишь отсрочку.

Савельев выскочил из дома как ошпаренный. Забегал по двору, разыскивая Колесника и отдавая конникам какие-то распоряжения.

— Всё слыхали? — обернулся Левка к пленным. — Поедете до дому, вернее, в Волноваху. Отдадите там золото и всякие разные цацки, сохранят вам жизни. Не отдадите — постреляют. Вот такие простые условия. Може, у вас есть какие-то вопросы?

Но чекисты молчали.

— Нету вопросов? По правде говоря, ваше поведение смешно и нелепо, — сказал Задов. — Мне вообще-то наплевать на это золото. Если оно останется у вас там, его свезут в Москву на какой-нибудь склад и потом будут на него устраивать мировую революцию или еще шо-нибудь такое. Добра не выйдет. Попадет к нам — тоже пойдет на мировую революцию, только анархическую. Ну и еще хлопцам немного перепадет. Они его быстро прогуляют, профукают… А вы шо ж, по идейным соображениям так над ним трясетесь: мол, достояние государства?.. Между прочим, оно ведь, если угодно, просто наворовано. А вы, профессор, у воров — оценщик.

— Оно тоже было кем-то наворовано в первооснове, — возразил Старцев. — Куплено на деньги, нажитые самой беспощадной эксплуатацией крестьян или рабочих…

— Верное замечание, — согласился Лева. — Видите, у нас с вами получился маленький диспут.

— Но я не хотел бы его продолжать, — сказал Старцев.

А Леву беспокоило теперь только одно: как тайно от всех посетить заброшенное имение Доренгольца? От ординарцев он скрыть такую поездку не сможет. Кто-то из них обязательно доложит о ней батьке. Послать… А кого?

И тут он вспомнил Миронова, человека пришлого, которому он, как ему показалось, может довериться. Пока Миронов находится здесь, в махновских владениях, Лева держит его жизнь в своих руках.

— Ну шо, профессор! Поглядим, для кого судьба играет на своей золоченой трубе! — произнес загадочную фразу Задов и тоже покинул комнату, оставив пленных на попечение охранников.

И в ту минуту, когда бывший граф принялся вторично в этот день запрягать гнедую лошадку в свою линейку, к нему прискакал ординарец Задова. Миронов понял, что удирать от Левы — дело безнадежное, и вновь пошел туда, откуда только что явился.

— Хочу с тобой малость посекретничать, — сказал ему Лева и отвел в садок за домом, подальше от любопытных глаз. Усадил на скамейку, сам присел рядом. — Хочу дать тебе поручение. А ты его в точности выполнишь. Поедешь к заброшенному имению Доренгольца, это тут недалеко…

Лева подробно описал Миронову дорогу.

— Найдешь там человека. Это нетрудно, бо на все имение он один там сейчас. Вестей от меня дожидается.

— Как его звать? — спросил Миронов, догадываясь, что вновь влипает в какое-то смертельное приключение.

— Это не обязательно. Можешь называть его «комиссаром», он будет отзываться. Скажешь ему, что профессор — именно тот человек, про которого он мне говорил. Старцов его фамилия. Запомни — Старцов! Расскажешь комиссару про комедию с золотом. Скажешь, шо я отправил своих хлопцев, человек тридцать, переодетых в красноармейское, в Волноваху, добыть то золото. Чекисты и Старцов — с ними. Вроде как пленные махновцы… Запоминаешь?

Миронов утвердительно кивнул.

— Скажешь, пускай теперь сам о своих позаботится. Сумеет — останутся живыми. Не сумеет — я не ответчик. Как говорится, сколько борща ни вари, а больше, чем влазит в горшок, не сваришь… Повтори, как запомнил!

Миронов повторил слово в слово.

— Хорошая память, — похвалил Задов.

— Без хорошей памяти в карты играть лучше не садиться, — ответил Миронов.

— Тогда и вот еще что запомни: вороття тебе сюда нету. Вернешься — самолично застрелю. Бо свидетель мне не нужен. В Гуляйполе не был, Задова не знаешь. Ясно?

Миронов кивнул.

— И вильнуть не вздумай. Тут наши края. Отыщу хоть за сто верст, хоть за двести. И тогда устрою тебе такую интересную смерть, шо все палачи будут изучать ее, як учебное пособие. Все!

После чего Лева, выпятив от напряжения губу, написал на листке бумаги: «Гр. Миронов является от меня разведчиком и прошу содействовать. Лев Задов». Как и все малограмотные люди, Лева расписывался замысловато, не читаемо, но зато эти завитки хорошо знали во всех батькиных отрядах.

— Это — пропуск. Только не покажи бумагу красным, — предупредил Задов. — После — порви.

Миронов положил пропуск в левый верхний карман, самый ближний и удобный.

— И спеши! Бо теперь от комиссара зависит жизнь тех охламонов, шо Савельева надули. От это аферисты, так аферисты. Не тебе чета! — Прощаясь, Задов по-дружески хлопнул Миронова по плечу, отчего тот едва не слетел с садовой скамейки. — А ты — Эйфелева башня!

И Лева громко захохотал.

Имение Доренгольца, не очень большое по местным понятиям, находилось в дубовом гайке, поближе к воде, которой раньше, по-видимому, наполняли низинку, так что и до сих пор берега бывшего пруда обозначались зарослями водяной гречишки и осоки, над которыми клонились нечесаные космы плакучих ив.

Господский двор начинался с полуобрушенной кирпичной арки, от которой к самому дому вела вымощенная брусчаткой широкая дорога. Дом печально смотрел пустыми глазницами окон на камни брусчатки, между которыми уже обильно прорастала трава, и, быть может, вспоминал о не таких уж давних временах, когда возле него толпились легкие повозки, тачанки, линейки, бедарки и даже, случалось, крытые фаэтоны, а по двору степенно расхаживали нарядные господа.

Сам дом был частично разрушен, а частично сожжен. Шесть колонн, которые некогда поддерживали второй этаж здания, сейчас оказались без дела и бессмысленно смотрели в хмурящееся небо. Хорошо сохранился только флигель с остатками крыши из затейливо выгнутой немецкой фигурной черепицы.

Был разгар дня, на небе громоздились облака, обещая смену погоды. Где-то погромыхивало.

Кольцов оставил своего небольшого, но, видать, весьма смышленого конька у входа в дом и он, едва только его разнуздали, принялся выщипывать обильно поросший муравой двор. «Пусть отъестся вволю, кто знает, куда и сколько еще скакать».