Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

Нет больше Маруси. И не будет. После очередного теракта попала она в руки генерала Слащева. А он долгих разбирательств не любил, и анархистов, в отличие от бывшего премьера Керенского, на свободу не отпускал. Осенью девятнадцатого года Слащев повесил Марусю на телеграфном столбе в городе Симферополе. Рядом с нею повесил и ее гражданского мужа, тоже террориста международного размаха, Витольда Бжостека, которого даже батькины теоретики называли садистом.

Неужели же Махноград, столица мировой анархии, кончается и вот-вот превратится в обычное захолустное местечко, а слава его переродится и измельчает до мелкобуржуазных замашек?

О том, где находятся доставленные в Гуляйполе ценности, Лева Задов догадался по группам людей, которые стояли чем дальше, тем гуще и, наконец, у здания культпросветотдела, выделявшегося своей железной четырехскатной «круглой» крышей — раньше это был дом пристава, — образовывали довольно густую толпу разнообразно одетых вооруженных людей.

Левка в сердцах сплюнул с высоты своего мерина, едва не попав плевком в какого-то свободного гражданина Гуляйполя. Вести в городке распространялись мгновенно, хотя тянулся он верст на пять. И о том, что Савельев украл у чекистов большевистскую казну, знали уже все и теперь, столпившись у батькиной скарбницы, ждали подробностей.

Лева раздвинул толпу, дав дорогу и следующим за ним ординарцам. Часовые посторонились, пропустив их внутрь. Скрипя деревянными ступенями, Задов прошел в главную залу, где некогда пристав принимал уездных гостей. Комната, несмотря на свою изрядную величину, тоже была наполнена махновцами, среди которых выделялся хорошо знакомый ему агент и разведчик Илья Савельев, немолодой уже человек с румянцем возбуждения на щеках. Он в который уже раз рассказывал, как ему удалось обмануть чекистов.

Впрочем, махновцы снова и снова с удовольствием слушали и одобрительно и весело смеялись. Эти украинские хлопцы, вчерашние селяне, с детства знали множество всяческих баек о загадочных складах и схронах, где таились несметные богатства, целые россыпи дукатов и драгоценных камней. Все Запорожье выросло на этих детских сказках, которые, впрочем, иногда оправдывались: ведь любой гетман или походный, или головной атаман в своих боевых приключениях не раз был вынужден прятать прихваченную у ляхов или турок казну.

Очарованные блеском и значимостью «цацек», эти парни, впрочем, легко расставались с ними: если ни во что не ставишь свою жизнь, стоит ли держаться за золотые цепи и кольца с аметистами?

Левка с удовольствием осмотрел дорогую его сердцу компанию отчаянных сорвиголов, увешанных маузерами, наганами, карабинами, ручными «льюисами» и «гочкисами», гранатами Милля, кинжалами и шашками в количестве, которое должно было придавить своей тяжестью всякое человеческое существо, но только не махновца.

Все они уставились на два деревянных, обшарпанных снарядных ящика, поставленных один на другой посреди комнаты, уже заранее восхищенные, обрадованные и околдованные. Дети, ну чистые дети! Только слишком уж замазанные кровью.

Цепким своим глазом Лева отметил четырех весьма разномастных по облику людей со связанными сзади руками. Они жались в уголочке под самой стенкой. Странная какая-то компания чекистов, он еще не встречал такой!

Профессора он распознал сразу. У него был растерянно-отвлеченный, даже несколько рассеянный вид, который только подчеркивало болтающееся на шнурочке пенсне.

Второй из пленников был небольшого росточка, короткорукий и коротконогий, довольно смешной человек с непомерно большой тыквообразной головой, которая сидела на приподнятых плечах, не требуя никакого присутствия шеи. Лева хорошо знал, что в еврейских семьях из-за родственных браков часто рождаются уродцы. На этот же раз природа — или кто там? Бог Яхве? — проявили милость и остановились на полдороге. Зато щедро одарили коротконогого умом. Выдавали глаза.

«Еврей, но не местный, — определил наметанным взглядом Лева. — Наверное, присланный, скорее всего комиссар. Глаза больно зоркие и хитрые. Тот еще фрукт. С ним интересно было бы побалакать про жизнь, про то, что он думает о революции и чем все кончится…»

Михаленко, типичного меланхоличного казака, Лева сразу и безошибочно отнес к исполнительным служакам, видимо, в этой компании он играл роль завхоза и конторщика.

Лишь один — бывший матрос в рваной тельняшке с красной полосой на шее от годами висевшей на ней кобуры от маузера — походил на обычного чекиста. Этот тип революционного матроса был Задову ясен, как букварь: таких и у анархистов насчитывалось достаточно.

— Ну шо привезли батьке в подарок? — обратился Задов к пленным.

Ему хотелось услышать их голоса, увидеть живую реакцию. Но они продолжали стоять молча и горестно. «Скажите же хоть что-нибудь, намекните о себе, что там у вас за душой или в голове. Ведь мне вас спасать вопреки приказу батьки… Или хотите на смерть?»

— Я Задов, — сказал Лева. — Может, кто из вас слыхал?

— Слыхали, — медленно и со значением произнес коротконогий. «Похоже, он знает больше, чем остальные». Но в первую очередь Леву интересовал этот, в пенсне, о котором так пекся Кольцов. Если, конечно, он тот самый Старцов, или как там его. И Лева обратился к профессору:

— Позвольте узнать вашу фамилию!

— А разве нельзя без этого умереть? — спросил Иван Платонович.

— Старцев ихняя фамилия, — высунулся из-за спины Задова Савельев. — Они профессор и ихний начальник.

— Все верно? — спросил Задов.

— Куда деваться? Все точно! Эти люди всего лишь сопровождали меня! Ответственность за все несу только я.

— Собственно, это я и хотел выяснить: хто несет ответственность за мародерство, которое во все времена и у всех народов карается смертью, — жестко сказал Задов, желая сбить с профессора спесь и проверяя его на крепость. — Мне доложили, что все эти ценности, — он указал на ящики, — вы отняли у обывателей, у мирных людей, которые держали что-то на черный день.

Старцев, однако, больше не проронил ни слова. Он как бы уже примирился с неизбежным концом. Задову же Старцев понравился своей твердостью. Он ждал, что профессор, в его представлении эдакий жалкий интеллигентик, хлюпик, будет выгораживать себя. Вот только как спасти этих чекистов, Лева Задов не знал. И ничего хорошего в его умную голову пока не приходило.

Набившиеся в комнату махновцы расступились, образовав круг, в центре которого лежали трофеи. Лева подошел к ящикам, критически их оглядел, постучал по дереву носком сапога. Оно отозвалось глухо, тяжело.

— У их там замочки приспособлены, а ключиков нема. Так я гвоздодерчик припас, — возник рядом с ящиками Савельев, весь разгоряченный, краснощекий, готовый в который раз, теперь уже Задову, рассказывать о своем подвиге. Но Леву не заинтересовал рассказ махновского именинника. Он знал, что в нем будет девяносто процентов брехни и бахвальства и что все правдивые подробности он узнает у чекистов, когда придет время их допросить.