Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

— Значит, так! Делать будем все по закону, — решительно сказал Задов. — Вскрывать ящики — при комиссии. Составим, як положено, опись. И шоб ни одна пылинка не пропала. Чуете, сучьи дети!

Махновцы одобрительно загудели. Все они любили полный порядок. На словах.

— Комиссию! — гаркнул кто-то из хлопцев заветное слово.

Все знали, что серьезные дела всегда начинаются с комиссии. Вся революция прошла в комиссиях, она обкрутилась ими, как бывалый солдат оборачивает ноги портянками. Как что — комиссия. Выдать пайки — комиссия. Выбрать на съезд — комиссия. Расстрелять — тоже комиссия.

— Комиссию! Комиссию! — пронеслось по дому и выплеснулось на улицы.

— А почему ни одного члена Совета культпросветотдела не вижу? — удивился Задов. — Они должны быть в комиссии!..

«В случае чего свалю на них расстрельный приговор, — мелькнула спасительная мысль у хитроумного Левы. — С них пусть там и спросят». Он знал, что почти все члены Совета завербованы ЧК еще в ту пору, когда свободно ездили в красный Харьков на анархистские конференции. Теоретиков там ловили на живца. То есть кое-кого из участников всяких всемирных ассоциаций безмотивников, синдикалистов, индивидуалистов, федералистов и террористов как бы по недосмотру расстреляли, а некоторым предложили стать секретными сотрудниками ЧК, чтобы снова не произошло какой-либо подобной роковой ошибки.

Вернувшиеся стали вербовать приятелей. На всякий случай. Смешной волосатый народ, умевший обо всем рассуждать, но не знающий, как вдеть нитку в иголку. Свою секретную деятельность в армии Махно они тоже вели крайне интеллигентно, придумывая наблюдения над батькой и другими махновцами и записывая эти фантазии в свои дневники. Агенты-фантазеры.

И тут выяснилось, что все члены Совета внезапно куда-то исчезли, причем не только из Махнограда, но и вообще с территории, где действовала махновская армия.

Редактор газеты «Путь к Свободе» Исаак Теппер уехал на какую-то конференцию в соседнее село, и, несмотря на то что конференция давно закончилась, он пока не вернулся. Арон Полевой просто растворился в воздухе. Яша Алый на два дня отбыл к родственнику.

Волин, как известно было Леве, находился в батькином логове, но тоже, как только хоть чуть-чуть пополнится казна, собирался ехать на конференцию в Париж.

Послали и за Осей Гутманом-Эмигрантом [11] Теппер в 70‑х годах выпустил книгу, записки тайного сотрудника ЧК, завербовавшего в агенты ЧК многих руководителей культпросветотдела армии Нестора Махно. Полевой и Алый остались в России, избежав наказания. Волин (Эйхенбаум) и Марин (Аршинов) вскоре чудом оказались в Париже. Иосиф Гутман якобы в 1920 году исчез бесследно. Но есть версия, что он благополучно перешел к красным и вскоре стал работать в ЧК по своей прежней «профессии». . Этот — заведующий анархической типографией и заместитель Волина по изданию теоретической газеты «Набат» — всегда должен был быть на месте. Печатник по профессии, он и в эмиграции, в Америке, лет десять издавал анархистский листок и вернулся в Россию по идейным соображениям, как только Керенский дал народу свободу. Батько поручил ему еще одну почетную работу: печатание фальшивых кредиток и различных документов. И надо сказать, Иосиф с этим справлялся блестяще, выказал большой талант. В девятнадцатом году он своим талантом спас сотни махновцев, которые во время борьбы с красными, будучи раненными, попадали в большевистские госпитали по поддельным красноармейским книжкам. А в петлюровские больницы — по фальшивым петлюровским «посвидченням».

Обнаружилось, что и Гутман исчез. Типография на месте, одежка его тоже на месте, даже пачка фальшивых «колокольчиков» осталась на столе, а сам Гутман исчез, и оказывается, его никто нигде не видел.

«Неважные наши дела, — подумал Задов. — Воевать с красными, когда они вот-вот возьмут Варшаву, теоретики не желают. И у Врангеля неожиданно оказаться тоже не хотят».

Зато отыскался Петька Марин-Аршинов, который вечно конкурировал с Волиным в борьбе за звание главного теоретика и историка махновщины. Хотя европейски образованный Волин мог за три минуты уложить доморощенного теоретика Марина на обе лопатки, Петька, бывший слесарь, неизменно выворачивался, напоминая о своем прошлом боевика, взрывавшего и убивавшего полицейских и порядком посидевшего во всех возможных русских, французских и австрийских тюрьмах.

Марин вошел, приглаживая свои поредевшие волосы.

— Я нужен? — спросил он у Задова.

К Леве он относился покровительственно, так как, хотя и было у них обоих прошлое террористов, Петр Андреевич родился на несколько лет раньше и, кроме того, каждый день исписывал по нескольку страниц будущей истории, тогда как Задов и заявления-то обычного был не в состоянии написать, не потрудившись над каждым словом по полчаса.

— Нужен, — сказал Лева. — Очень нужен.

Явилась и Галя Кузьменко, разгоряченная, с очередного школьного собрания, где все еще разбирали обстоятельства убийства двенадцатилетнего «деникинского поручика». Убежденная анархистка и как бы наследница батькиных дел, она одна старалась напомнить односельчанам о необходимости идейного воспитания детей. Она изобрела школьную игру «война махновцев с деникинцами». Целые дни подростки и даже малышня гонялись друг за другом с дикими воплями, пока наконец не зарубили самодельными саблями «деникинского поручика» — Сеньку Шаповаленко, двенадцатилетнего хлопца, происходившего из порядочной анархической семьи. Все это вызвало общую свару взрослых.

Галя была женщиной видной, высокой, стройной, сухопарой, с черными, сходящимися к переносице бровями, с темно-карими, немного навыкат, глазами. С тех пор как махновцы крупно ограбили город Екатеринослав, в котором в годы деникинщины возродилась торговля, в том числе и модным дамским платьем, Галя одевалась по-городскому и очень эффектно: в короткий, в талию, жакетик с оборками и длинную, обтягивающую бедра юбку с рядом блестящих пуговиц сзади. А когда Галю назначили заведовать школьным отделом, она завела пенсне. Батько потешался: «Галка, ты когда рубать кого будешь, пенсне снимай, а то перепугаешь человека до смерти. Держи пенсне в левой руке, а шаблюку — в правой». Но больше никто, кроме батьки, над Галей Кузьменко иронизировать не смел.

Наконец комиссия, хоть и в усеченном виде, собралась, и Лева приподнял один из снарядных ящиков.

— Ого! — удовлетворенно сказал он. — Шось таки есть! — Своими клешнями он отщелкнул замки по обеим сторонам верхнего ящика. Но крышка не поддалась.

— Там замочек, я говорил, — напомнил Савельев. — Может, гвоздодерчиком?

Но гвоздодер только раскрошил край доски. И тут из толпы махновцев выступил Миронов: